Занялся следующий день, девятнадцатое ноября.  Последний  день  обороны
Горюнов.
   ...Стрельба с трех сторон. Единственная  спокойная  сторона  -  станция
Матренино. Туда, к Филимонову, мы ночью  переправили  раненых,  разгрузили
медпункт.
   Взводы Брудного и  хозяйственный  взвод  обороняют  деревню.  С  разных
опушек лезут танки и пехота. Ведем огневой бой. Немецкие  снаряды  выводят
из строя одно за другим наши орудия. Ездовой Гаркуша  придумал:  поставить
пулемет на розвальни, запрячь маштачка и стрелять  с  саней,  перебрасывая
эту огневую точку из конца в конец деревни.
   ...Тают и тают наши силы.
   Навзничь простерт на снегу богатырь Галлиулин. Шинель прорвана у самого
сердца. В миг смерти он прижал руку к груди, прижал точно так же, как и  в
ту минуту, когда однажды сквозь сон кротко произнес: "Я извиняюсь".
   Неловко согнувшись, застыл  навсегда  Мурин.  Очки  сбиты  с  воскового
заострившегося носа, в  снегу  торчит  обвязанная  ниткой  дужка.  Никогда
больше он, аспирант консерватории, ставший пулеметчиком,  не  подойдет  ко
мне, не приоткроет свою впечатлительную  душу.  Сколько  раз  я  его  учил
стоять "смирно", а теперь сам стою "смирно" над ним, неподвижным Муриным.
   - Комбат, ты чего, сдурел? Нарочно ловишь пули?
   Толстунов с силой пригибает меня к взрыхленному, перемешанному с глиной
снегу, тащит за руку в укрытие.
   ...Сотоварищ  погибших  пулеметчиков,  командир  расчета  Блоха  ранен,
осколок чиркнул по шее. Блоха не  оставил  розвальней  -  своего  летучего
пулеметного гнезда.
   Вот несутся эти сани. Рядом с Блохой, странно сбычившим  голову,  сидит
на соломе у пулемета разгоряченный азартом, страстью боя  Бозжанов.  Вожжи
держит тоже отнюдь  не  приунывший,  подгоняющий  коня  кнутом  и  сочными
ругательствами озорной Гаркуша.
   Уже в середине дня этот пулемет остался у меня единственным.
   ...Еще одна атака немцев со стороны путевой будки, уже  нами  отданной.
Лезут в гору танки, за броней укрывается пехота.  Приближаются  к  крайним
домам, к сараям на околице. Наш  злой  ближний  огонь  заставляет  наконец
автоматчиков лечь. А танки врываются в деревню.
   Сбоку, с горы, срываются, скатываются мои  бойцы.  Они  с  диким  рыком
"а-а-а!", с примкнутыми штыками  стремглав  набегают  на  вражескую  цепь.
Вперед вынесся Брудный. Немцы не принимают удара.
   А в Горюнах, на широкой улице меж домов, глухо хлопают  противотанковые
гранаты. Взвод истребителей схватился с черными машинами смерти. Тут и там
замерли, дымят подорванные, подожженные, одетые в броню громадины. Те, что
избежали этой участи, прогрохотали сквозь деревню и, не  снижая  скорости,
ушли по противоположному склону.
   Мы  остались  хозяевами  Горюнов.  И  опять  на  взрытом  гусеницами  и
снарядами снегу простерты павшие.
   В единоборстве подбив танк, сложил удалую  голову  красавец  Шакоев.  В
этой же схватке погиб тот, кого в  роте  называли  стариком,  -  солдат  с
прокуренными пшеничными усами, Березанский.
   Худенький  низкорослый  Джильбаев  перевязывает   сидящего   на   снегу
раненого.