...Снимаются с огневых позиций, раскинутых в лесу возле Горюнов, пушки
артполка. Мимо окна проплывают на тракторной тяге длинноствольные орудия.
Погрузился, ушел и армейский узел связи. Вот теперь мы действительно
одни.
Станцию Матренино противник сегодня не трогает. Такова манера
гитлеровской армии: где единожды ожглись, туда больше не суются, обтекают.
Откуда-же, откуда же грянет удар?
...В будку вторгся картинно одетый лейтенант: потрепанная длинная
шинель, красный башлык, кубанка набекрень, из-под нее выбился пышный
светлый чуб. Лихо козырнул, представился. Офицер связи такого-то
кавалерийского полка.
Со вкусом, с расстановкой это выговорил. Почему он здесь? Залпы "катюш"
были устремлены направо, а кавалерийский полк, что назвал лейтенант,
удерживал участок фронта слева. Пришелец описал обстановку: рубеж лопнул,
отходим, вернее - дали "драпака".
- Дело ваше. Спасибо, что сообщили.
- А ты что будешь делать?
- Остаюсь здесь.
- Ишь какой герой! Ну, мир праху твоему!
Опять произнес это со вкусом. Взял у Рахимова пачку немецких, в яркой
обертке, сигарет, козырнул и ушел. Ни на грош не переживал горечи отхода.
Беспечный прощелыга!
...Танки! Они появились не спереди, не слева, не справа, а с тыла, с
той стороны, где шоссе, обозначенное вылизанными ветром островками
асфальта, чернеющего меж косячков снега, убегало к Москве. Не завладев
станцией Матренино, обойдя ее, противник где-то нащупал слабину и, сломив
сопротивление, вырвался танковой колонной на основную магистраль. Но наш
узелок в Горюнах преграждал прямое сообщение по шоссе, стоял у противника
поперек горла.
Встают в мыслях те минуты... Сидя в будке, я вдруг услышал гул моторов.
Почти в это же мгновение с негромким сухим треском бронебойный снаряд
прошил стену, разнес вдребезги телефонный аппарат и, продырявив еще одну
стену, ушел дальше. Сунув за телогрейку пистолет, я побежал на волю. Повар
Вахитов, еще ни о чем не подозревая, священнодействовал над раскаленной
плитой.
С порога сквозь поземку я увидел танки. Шли, приближались десять или
двенадцать бронированных темных коробок, устрашающе рыча. Шли развернутым
строем, нагло, без пехоты. Одна машина - большущая, наверное командирская,
- стояла рядом с моей будкой. Башня была обернута красным полотнищем.
Торчал прутик антенны. Высунувшись по пояс из приоткрытого люка, танкист
оглядывал местность. Меня он не заметил.
Стрелять? Я еще не успел ничего сообразить - смутила и красная ткань
над белеющим на бортовой броне вражеским крестом, - как из-за будки
бесшумно шагнул побледневший Кузьминич. Его голые, без варежки, пальцы
сжимали ручку противотанковой гранаты. Показалось, что он двигается
непереносимо медленно, уже и немец насторожился, быстро пригнулся.
В этот миг я выстрелил. А Кузьминич неторопливо рассчитанным, точным
швырком метнул в танк гранату. Стрелок, скрытый в машине, успел нажать