прикрывала сложенный в угол штабелек трофеев. Большим листом белой бумаги,
прикрепленным кнопками - тоже,  должно  быть,  нашлись  среди  трофеев,  -
Рахимов освежил, принарядил свой стол. Даже отклеившаяся, обвисшая  полоса
обоев, которую раньше  никто  не  поднимал,  теперь  водворена  на  место,
пришита несколькими кнопками. Чувствовалось с одного взгляда:  улетучился,
исчез дух обреченности, еще днем витавший здесь.
   Глаза-щелочки Бозжанова тревожно воззрились на меня - его  сердце-вещун
еще, видимо, томилось, - перебежали  на  физиономию  Толстунова,  остались
неспокойными.
   Рахимов без  усилия  вытянулся,  стал  рапортовать.  В  мое  отсутствие
чрезвычайных происшествий в  батальоне  не  было.  Подразделения  занимали
прежние позиции, в этот час пропускали отходивших. Рапорт окончен.
   Толстунов спросил:
   - Комбат, у генерала ужинал?
   - Не довелось.
   -  И  мы   без   тебя   постились.   Проголодались.   Теперь   давай-ка
подзаправимся.
   - Заправимся, - согласился я.
   Наконец-то Бозжанов по-детски улыбнулся, поверил, что со мной ничего не
стряслось. В один миг он засиял, залоснились его круглые щеки.
   И вот мы за столом.  Откупорены  бутылки  темно-красного  бургундского;
этим вином, льющимся  в  стакан  медленной,  густой  струей,  мы  запиваем
испанские сардины и обиходную рисовую кашу, сдобренную салом.
   В сенях слышится шумок. Туда по обязанности младшего тотчас выскакивает
Бозжанов.  Минуту  спустя  дверь  снова  открывается.  В   свете   неяркой
керосиновой лампы, висящей над столом, вижу, как входит Исламкулов. За ним
ступает притихший Бозжанов.
   Встаю навстречу гостю. Что с ним? На нем, как говорится, лица нет. Куда
делась плавность его черт, вся его приятная взору стать?  Уголок  его  рта
подергивается.
   - Мухаметкул, откуда ты?
   Он нас оглядел, увидел знакомые, дружеские лица, ответил:
   - Плохо. Позор.
   - Что с тобой?
   - Позор. Мы бежали. За нами  гнались!  Ты,  Баурджан,  не  знал  такого
унижения. - И повторил: - За нами гнались.
   - Раздевайся, - сказал я. - Как раз подоспел к ужину. Выпей. Поешь.
   - Не буду. Не могу. Людей, Баурджан, накорми.
   - Сколько их у тебя?
   - Двадцать. Там и лейтенант Гуреев из штаба полка. Тоже  оторвался  ото
всех, был все время с нами... Тоже испытал унижение.
   Исламкулов, сдержанный, гордый  казах,  верный  заветам  нашей  степной
интеллигенции, что хранила, передавала сынам предания,  традиции,  древнюю
славу народа, опустился на стул, открыто страдая.
   Я приказал накормить команду Исламкулова, пригласил к столу  начальника
боепитания полка лейтенанта Гуреева - немолодого, изрядно за тридцать, уже
с лысиной на темени.
   За столом как ни в чем не бывало распоряжался Толстунов.
   -  Давайте-ка  сюда  свои  шинели.  Исламкулов,  за   тобой   требуется
поухаживать? На, тащи папиросу! Рахимов, в честь гостей не  скопидомничай,