раз немецкого рывка к нашей столице, судьбу второго тура битвы за  Москву,
день массового героизма - под таким названием он вписан в историю войны, -
Панфилов провел в деревне Шишкине, почти  лишенный  возможности  управлять
войсками.  Телефонные  шнуры,  соединявшие  генерала  с  подчиненными  ему
штабами, теми, что оказались в круговерти  боя,  были  порваны,  посечены.
Немецкие удары искромсали  фронт  дивизии.  Там  и  сям  наши  уцепившиеся
группы, потрепанные батареи, роты, взводы дрались как бы без управления.
   И все же оно, управление войсками, управление боем, существовало.
   Массовый героизм - не стихия. Наш  негромогласный,  неказистый  генерал
готовил нас к этому  дню,  к  этой  борьбе,  предугадал,  предвосхитил  ее
характер,  неуклонно,  терпеливо  добивался   уяснения   задачи,   "втирал
пальцами" свой замысел. Напомню еще раз, что  наш  старый  устав  не  знал
таких  слов,  как  "узел  сопротивления"  или  "опорный  пункт".  Нам   их
продиктовала война. Ухо Панфилова  услышало  эту  диктовку.  Он  одним  из
первых в Красной Армии проник в небывалую тайнопись небывалой войны.
   Оторванная от всех маленькая группа - это тоже  узелок,  опорная  точка
борьбы. Панфилов пользовался любым удобным  случаем,  чуть  ли  не  каждой
минутой общения с командирами, с бойцами, чтобы и так и эдак растолковать,
привить нам эту истину. Он был очень популярен в дивизии. Разными,  иногда
необъяснимыми путями его словечки-изречения, его  шутки,  брошенные  будто
невзначай, доходили до множества людей, передавались от одного  к  другому
по солдатскому беспроволочному телефону. А раз бойцы восприняли, усвоили -
это уже управление.
   Мы не вправе сказать, что Панфилов командовал,  например,  взводом  или
ротой. Один автор ухитрился даже дать ему в руки гранату. Чепуха!  Но  все
же Панфилов командовал! Он  воспитал  свою  дивизию,  сделал  нашим  общим
достоянием  свой  замысел,  план,  свое  проникновение  в   особый   склад
современного оборонительного боя, задачу грядущего дня.
   И этот день настал. Рука, голос  командира  дивизии  уже  не  достигали
разрозненных  очагов  боя.  Но  боем  управляла  его  мысль,  уясненная  и
командирами и рядовыми. В таком смысле подвиги панфиловцев - его творение.
Так мы будем верны исторической правде.
   По  отрывочным  сведениям,  а  то  и  по  звукам,   по   отличительному
своеобразию  пальбы,  по  всяким  иным  признакам  Панфилов  следил,   как
оправдывается то, что он задумал, загадал. Все, все было оправдано -  риск
внове примененного построения обороны, неустанное воспитание  войск,  чему
он отдавал себя.
   В тот вечер, о котором идет речь, он это уж знал, однако скромность  не
разрешала ему говорить о себе. Но заговорил я, выразил  то,  что  являлось
для него трепетом сердца, смыслом жизни. И ему это было приятно.
   Здесь, думается, ключ к сокровенному миру, к переживаниям Панфилова.  В
кажущемся  хаосе  боя  не  только  сбывался  его  план,  но  и  разительно
выявлялось нечто, чему он нашел наименование: превзойти! Да, вся его жизнь
солдата. Жизнь коммуниста, все, все было оправдано.


   Меня заставил встрепенуться стук  копыт,  оборвавшийся  возле  крыльца.
Снова промелькнуло: Звягин?
   Со двора донеслось:
   - Генерал у себя.