Однако я вызвал Тимошина.
   - Посылай бойца, помогай искать порыв на линии в Шишкине.
   - Есть!
   Одетый строго по форме  -  два  ремешка  протянулись  крест-накрест  по
заправленной  без  морщиночки  шинели,  красная  звезда  на  серой   шапке
поблескивала точь-в-точь над переносьем, - Тимошин ожидал моего "иди".
   Я спросил:
   - От тех, кто пошел к Заеву, никаких вестей?
   - Никаких, товарищ комбат.
   - Посылай к нему еще!
   - Разрешите исполнять?
   - Да. Иди.
   Отчетливый легкий поворот, негромкий стук затворенной двери, и Тимошина
уже нет в комнате.
   Опять молча гляжу на птиц с розоватыми загнутыми клювами. Заев... Что с
ним, с его ротой? Внезапно всплывает: обросший рыжей щетиной, он  уткнулся
лбом в перекладину рамы, из  которой  вышиблены  стекла,  глядит  на  меня
из-под нависших бровных дуг. Таким я его  видел  на  избе  возле  Военного
трибунала дивизии.
   Сумею ли я быть безжалостным к самому себе? Неужели и мне предстоит это
же: небритый, без петлиц  на  вороте,  в  шапке  без  звезды,  буду,  сжав
пальцами перекладину рамы, глядеть из холодной избы.


   Только в эту минуту я вполне  осознал:  у  меня  зреет  решение  отдать
станцию.
   Нет, нет! Не имею права!  В  мыслях  я  услышал  низкий  сильный  голос
Звягина: "Даже один  шаг  назад  с  этого  рубежа  был  бы  предательским,
преступным". Нет, нет, не пойду на преступление! Пусть потеряю  людей,  не
удержу рубеж, но не замараю честь.
   Но кому она будет  нужна,  моя  честь,  если  не  исполню  долг  -  мой
последний единственный долг:  удержаться  до  двадцатого...  Не  удержусь!
Сейчас мне это ясно. Не сохраню людей, ничего  не  сохраню!  Вновь,  не  в
первый уже раз  тут,  на  полях  Подмосковья,  припомнилось,  как  однажды
вечером в Алма-Ате Панфилов мне сказал: "Умереть с батальоном?  Сумейте-ка
принять десять боев, двадцать боев, тридцать боев и  сохранить  батальон!"
Но позавчера он, наш генерал, выговорил: "Вам будет тяжело. Очень тяжело".
Выговорил, когда почувствовал, что я понял задачу. Товарищ генерал, как же
мне быть, на что решиться? Я же не выполню, не выполню задачу!
   Встал,  прошелся,  остановился   у   стола,   на   котором   аккуратно,
по-рахимовски, было разложено наше штабное бумажное хозяйство.  Наклонился
над картой. Вот станция Матренино с прильнувшим к ней поселком - несколько
тесно сбежавшихся черных значков у слегка изогнутой нитки железнодорожного
пути. Вокруг Матренина чистое поле среди зеленых, пятен леса. Немцы в лесу
- там их не достать, - мы  на  открытом  ровном  месте.  Быть  может,  мне
следовало  бы  расположить  нашу  оборону  где-либо   на   опушках,   тоже
воспользоваться прикрытием леса? Держали бы на мушке  подходы  к  поселку,
просекали бы поле огнем. Поздно, поздно сожалеть об этом.  И  все-таки  во
мне затеплилась неясная надежда. Ведь если я прикажу  Филимонову  оставить
станцию, его рота сможет не пустить  немцев  дальше,  вот  с  этих  опушек