честь, воинский долг будет исполнен.
   Нет, мой долг - выполнить задачу, удержаться до двадцатого. Но как  же,
как же я удержу станцию?


   Опять звонит Заев.
   - Два раза, товарищ комбат, дали немцу по носу. Отогнали  от  моста.  А
теперь шпарит минами. Терпежа нет, товарищ комбат.
   - Сиди.
   - К немцу, товарищ комбат, как будто подходят танки.  Ясно  слышен  гул
моторов.
   - Сиди и не стреляй.
   - А ежели опять пойдут на нас?
   - Выдерживай,  не  стреляй,  подпускай  ближе,  чтобы  потом  не  могли
возвратиться в лес. Понял? Объясни это бойцам.
   Проходит еще некоторое время. Я втиснулся в глубокое кресло,  смотрю  в
стену, думаю. Перед глазами все тот же узор на обоях: трилистники, похожие
на  парящих  птиц.  Рассматриваю  распластанные  крылья,  закорючки-клювы.
По-прежнему у косяка оконной рамы свисает до полу отодранная полоса обоев.
Уже никто не поднимет этих оторванных птиц. Сижу молча. Молчат и все,  кто
находится в комнате штаба. Бесстрастный  Рахимов,  мой  сидячий  начштаба,
что-то пишет, склонившись над столом. Бозжанов - его, Как вы знаете, я про
себя именую ходячим начальником штаба - уже обряжен в шапку  и  в  шинель:
готов выйти в любой миг, ждет моего  слова,  поручения.  Толстунов,  самый
старший по званию среди нас, как бы нештатный комиссар батальона, сидит  в
шапке на кровати. Куда-то исчезла его привычная глазу независимая, вольная
поза. Сейчас он не приваливается  к  спинке,  корпус  выпрямлен,  отложной
ворот шерстяной гимнастерки, нередко распахнутый, тщательно застегнут. Еще
утром он сказал: "Давай поручения, комбат!" Чувствую: он, как и  Бозжанов,
готов к действию. Штаб ждет моего слова. Но  мне  нечего  сказать.  Думаю,
молчу.
   Вновь тонкий писк - так называемый зуммер - призывает к телефону.  Беру
трубку. Опять слышу будто запыхавшегося Заева. Из отрывистых фраз  уясняю:
немцы снова вышли из лесу, они, вероятно, подумали - "рус перебит", но все
же, опасаясь ловушки, направились не на отметку, а в  обход.  Уже  вот-вот
клещи сомкнутся.
   - Окружают, обходят, товарищ комбат. Два раза отбивал.  Что  прикажете,
товарищ комбат?
   Видимо, он ожидал, что я прикажу отступить.
   - Держаться, - сказал я.
   - Закроют проушину, товарищ комбат.
   - Держаться, Семен! Пан или пропал!
   Я и сам  не  знал,  что  хотел  этим  сказать:  "Пан  или  пропал!"  Но
продолжал:
   - Пусть окружают. Ни шагу назад!
   Чик... Связь оборвалась, мембрана внезапно омертвела. Разговор с Заевым
был пресечен на полуслове. Я крикнул:
   - Тимошин!
   Юноша лейтенант, начальник взвода связи, мгновенно появился  из  сеней.
Он всегда находился под рукой и всегда  был  незаметен,  словно  стеснялся