- Воюешь с морозом? - продолжал я.
   - Точно. Часовой летом зной, зимой стужу стережет.
   Миновав  этого  скорого  на  слово,  неунывающего  ездового,  выйдя  за
калитку, я ступил на шоссе, крытое белым пухом, который близ обочин еще не
был примят автомобильными колесами. В снегах, насколько  хватал  глаз,  не
видно ни пешего, ни конного. Деревня затаилась. На опушке, что  темнеет  в
стороне, то и дело  взблескивает  белое  пламя.  Оттуда  бьют  на  далекую
дистанцию наши тяжелые орудия. Их выстрелы почти  не  слышны  в  треске  и
громе немецкого огня. Там и сям  лопаются,  рвутся  бризантные  гранаты  и
шрапнель.
   Прислушиваюсь. Немцы по-прежнему грохают залпами. Присматриваюсь.  Вижу
очень большое рассеивание,  большой  разброс.  Кучных  попаданий  -  самых
опасных,  эффективных,  устрашающих,  когда  один  подле  другого   гремят
несколько разрывов, - кучных попаданий нет.  В  воздухе  возникают  клубки
дыма, напоминающие вату. Однако таких клубков не много. Более часты дымные
взбросы на снегу; они слишком  низки;  это  препятствует  нужному  разлету
пуль,  начиняющих  гранату.  Подобные  разрывы   у   нас,   артиллеристов,
называются клевками. А чрезмерно высокие мы именуем журавлями.  Почти  все
немецкие снаряды -  и  бризантные  для  открытого  поля,  и  шрапнель  для
прочесывания леса - давали именно такие разрывы: или клевок, или  журавль.
Наш боевой порядок - цепочки одиночных окопов - был  неплотным:  неметкие,
некучные удары  немецкой  артиллерии  находили  лишь  редкую  жертву.  Да,
пожалуй, напрасно в разговоре с Панфиловым я прибег к выражению: серьезный
огонь.
   Вернулся в штаб, взял трубку, доложил Панфилову о том,  что  увидел  на
дворе. Наговорил всякой всячины: наверное, не только дельное, но и пустое.
Казалось,  чем  больше  ему  наболтаешь,   тем   лучше.   Иной   раз   это
воспринималось как  некое  чудачество  Панфилова.  Ведь  нас  воспитывали:
"Короче,  короче!"  Доложил,  повернулся  и  ушел.  А   Панфилов   слушал,
интересовался, вытягивал мелочи, подробности.
   - Большое рассеивание? А сколько метров? Ну  примерно,  приблизительно,
товарищ Момыш-Улы.
   Этот штрих характеризует Панфилова как знатока. Чем отдаленнее от  цели
артиллерийские позиции, тем больше разброс. Возможно,  наш  передний  край
уже прорван, но немецкая артиллерия еще занимает позиции вдалеке, стреляет
на пределе.
   Несколько позже я сообразил, что в этот час была уже  перерезана  связь
Панфилова с войсками, дравшимися впереди. Рассеивание  снарядов,  характер
разрывов в Горюнах, всякие прочие признаки  теперь  отчасти  заменяли  ему
связь, служили донесениями с фронта.


   И вдруг весь этот артиллерийский стук и треск стал  явственно  стихать.
Пальба немцев продолжалась уже не с такой активностью, как прежде. Снаряды
рвались реже. Об этом тоже было доложено  Панфилову.  Я  услышал,  как  он
хмыкнул:
   - Гм... Меняет позицию. Раньше он вас  доставал  кончиками  пальцев,  а
теперь готовьтесь: попробует двинуть кулаком.
   Время текло быстро. Приближался полдень, когда мне позвонил Заев.
   - Товарищ комбат, усиленный обстрел из минометов.