- Я, товарищ генерал, обязан быть честным. С дивизионом  не  справлюсь,
мое образование недостаточно.
   Знаете ли вы, кто виноват в моем упорстве? Профессор Дьяконов,  даже  и
не подозревающий, вероятно, о моем существовании. Ему, автору капитального
трехтомного труда "Теория артиллерийского огня", поклоняются артиллеристы.
Не зная высшей математики, окончив после средней школы лишь девятимесячные
артиллерийские курсы, я не совладал с этим сочинением. Какой  же  из  меня
командир дивизиона, как я буду управлять  сосредоточенным  огнем  батарей,
если не могу вычислить  выстрел  "по  Дьяконову",  не  умею  дать  точного
"дьяконовского" залпа?
   Впоследствии, наблюдая артиллерию и артиллеристов на  войне,  я  понял,
что прав был не я, а полковник. Война - лучшая академия,  и,  повоевав,  я
командовал бы не хуже других и не посрамил бы артиллерии.
   - Чего же вы хотите? - спросил полковник.
   - Батарею, - сказал я.
   - Что вы! У меня младшие лейтенанты сидят на батареях. Хотите  в  штаб,
помощником начштаба?
   У меня вырвалось:
   - Боже избави!
   Генерал, с интересом следивший за нашим разговором, рассмеялся:
   - Напрасно, товарищ Момыш-Улы, напрасно... Штаб не обязательно  бумага.
И не обязательно красный карандаш...
   - Какой красный карандаш? - спросил полковник.
   - Это, мне кажется, и к вам  относится,  полковник,  -  шутливо  сказал
Панфилов. - Потом вам расскажу.
   Затем, став серьезным, добавил:
   - Я подумаю. Идите, товарищ Момыш-Улы.


   Продолжение последовало в эту же ночь.
   Я был дежурным по  штабу.  Панфилов  работал  далеко  за  полночь.  Как
обычно, он вызывал и вызывал командиров.
   Рождалась  дивизия.  В  пустующие   летом   школы,   ставшие   пунктами
формирования,  приходили  в  эти  дни  из  города  и  окрестных   колхозов
призванные в армию - сплошь немолодые, тридцати - тридцати  пяти  лет,  не
побывавшие, в большинстве, на военной службе.
   В этот час они - будущие панфиловцы - спали.
   Наконец и у нас, в большом каменном доме, стало тихо.
   Скрипнула дверь,  в  коридоре  послышались  шаги.  Я  встал  и  оправил
гимнастерку, узнав походку генерала.
   Он заглянул в открытую дверь.
   - Вы здесь, товарищ Момыш-Улы? Дежурите?
   Панфилов шел с полотенцем, без генеральского  кителя,  в  белой  нижней
рубашке. Лицо его было утомленным.
   В  комнате  было  накурено.  Панфилов  распахнул  окно  и   присел   на
подоконник.
   -  Думал  о  вас,  товарищ,  Момыш-Улы,   думал,   -   сказал   он.   -
Посоветуйте-ка, что с вами делать.
   - Я, товарищ генерал, отправлюсь туда, куда мне прикажут.  Но  если  вы
спрашиваете мое мнение...