Но я не простил.
Я командир, отец. Я убивал сына, но передо мной стояли сотни сыновей. Я
обязан был кровью запечатлеть в душах: изменнику нет и не будет пощады!
Я хотел, чтобы каждый боец знал: если струсишь, изменишь - не будешь
прощен, как бы ни хотелось простить.
Напишите все это - пусть прочтут все, кто надел или готовится надеть
солдатскую шинель. Пусть знают: ты был, быть может, хорош, тебя раньше,
быть может, любили и хвалили, но каков бы ты ни был, за воинское
преступление, за трусость, за измену будешь наказан смертью.
4. НЕ УМИРАТЬ, А ЖИТЬ!
Наутро я опять объезжал участок.
Как и вчера, бойцы рыли окопы.
Но они были мрачны. Ухе нигде не улавливало смеха, взгляд не встречал
улыбок.
Тяжело быть командиром невеселой армии.
Подъезжаю к окопу. Вижу: боец накрыл свой окоп жердями, присыпал сверху
землей.
- Что ты натворил?
- Окоп, товарищ комбат.
- А что сверху?
- Дерева, товарищ комбат.
- Вылезай оттуда! Сейчас я тебе покажу, какие это дерева.
Красноармеец выскакивает. Достаю пистолет и всаживаю несколько пуль в
лобовой накат.
- Лезь обратно! Посмотри, пробило?
Через полминуты он с готовностью кричит:
- Пробило, товарищ комбат!
- Что же ты построил? Что это, шалаш бахчевода в Средней Азии? От
солнца там будешь укрываться?.. Чего молчишь?
Красноармеец неохотно произносит:
- Она везде найдет...
- Кто "она"?
Он не отвечает. Я понимал: он боится смерти.
Спрашиваю:
- Ты что, жить не хочешь?
- Хочу, товарищ комбат.
- Тогда разбирай, выбрасывай к черту эти палки! Клади бревна толщиной в
телеграфный столб, клади в пять рядов, чтобы и снаряд не взял, если
попадет.
Красноармеец тоскливо поглядывает то на окоп, то в лес: там, в лесу, в
отдалении от опушки, надо валить и оттуда таскать тяжелые бревна.
- Авось не попадет, - говорит он.
Оно жило и здесь, хотя никого не радовало, это слово "авось". Оно не
было словом бойца, собранного для боя.
- Расшвыривай! - кричу я. - И снова заставлю раскидать, если не
положишь пять рядов.