Г.С. БатыгинВластители дум:
Миссия интеллектуалов и реформирование социальных наук в России
  Resume:   Research   on  Russian  intellectual   history   has
traditionally  followed the presupposition  about  contradiction
between power and intellectuals. The idea of “repressed science”
under  Soviet regime derives its origin from such “totalitarian”
approach. The article argues that the principal function of  the
Russian  intellectuals (and social scientists) is producing  the
imaginery  solidarities: political values, everyday  ideologies,
imageries  of the past and future, ideas of success and  wealth,
sacral  and  profane. If so, the transformations of  “ideocracy”
are  to be considered as a result of the transfer of allegiances
of   the   intellectuals.  When  the  alliance  of   power   and
intellectuals  is  disturbed, the corrosion of legitimacy  takes
place.  At  the  turn  of  the XIX  and  the  XX  centuries  the
proletarians  of  letters did grow up into the  leaders  of  the
revolution.  Brought  into the life, artistic  partialities  and
liking   gave   the  revolution  a  theatrical  and   fictitious
character.  In 1930-1950s integration of the intellectuals  into
the  power  was an essential element of patrimonial bureaucracy.
Intellectuals went together with the power. By the mid of  1950s
the  internal positional conflict in Soviet ideocracy arose  and
the-power-and-the-knowledge   system   generated   the    strong
intellectual  opposition. The new generation  of  intellectuals,
who  had attacked the hierarchy in 1950s, revived the ideals  of
romantic  communism.  The  crash of the  Soviet  system  in  the
beginning  of 1990s was the result of the crisis of  legitimacy.
The  allegiance of post-Communist intellectuals has  transferred
from  the power to an autonomous self-referent area of meanings.
There   is   no   privileges,  everybody  is  equal,   and   the
intellectuals are turning into professionals.
  Завершенная  система воспроизводства знания,  которую  принято
назвать  «советским  марксизмом»,  сложилась  в  30-е  годы.   О
марксизме  (и  ленинизме) в данном случае следует говорить  лишь
условно  -  таково  самоназвание этой странной  системы  знания,
которая  была  вынуждена  создать и легитимировать  политический
режим,  направленный  на  преобразование  социальной  материи  в
совершенный  социальный порядок. Во всяком случае,  марксистский
лексикон   не  должен  препятствовать  пониманию  принципиальной
метонимичности   советского  марксизма.  Эта   система   знания,
поддерживающая    репрессивные    социальные     институты     и
поддерживаемая   ими,   представляет   собой   идейную   химеру,
пронизанную    стремлением   к   уничтожению   и    одновременно
конструированию  призрачной реальности. «Идея-правительница»  не
знает покоя, постоянно стремясь к какой-то непонятной «практике»
и  одновременно отвращаясь от нее. Слово и дело  не  могут  жить
друг  без  друга,  но  и  ужиться не могут.  Кажется,  советский
марксизм не философско-политическая доктрина и не мировоззрение,
а   своеобычный   настрой  ума,  возникающий  от   безысходности