Она засмеялась.
     - С того, как мы делали детей?
     - Я не это имел в виду. - Я был рад, что темнота скрыла краску, залившую мое лицо, впрочем, вполне возможно, она видит и в темноте. - Я... Я имел в виду - с вашего первенца. С Галили.
     Я услышал ее вздох. Потом воцарилась тишина, я решил даже, что она ушла. Но нет. Она еще была в комнате.
     - Это не мы назвали его Галили, - вновь раздался ее голос. - Он сам выбрал это имя, когда ему было шесть лет.
     - Я не знал.
     - Ты многого не знаешь, Мэддокс. И о многом даже не догадываешься. Поэтому-то я и пришла. Пригласить тебя... когда ты будешь готов... увидеть кое-что из прошлого.
     - Ты хочешь сказать, посмотреть какие-то книги?
     - Не книги. Не такое материальное...
     - Прости, я не совсем понимаю.
     Цезария снова вздохнула, и я испугался, что она, выведенная из терпения моей глупостью, откажется от своего предложения, что бы это ни было. Но, похоже, вздохнула она не от раздражения, а потому что на душе у нее было тяжело.
     - Галили был для нас всем, - произнесла она. - А стал ничем. Я хочу, чтобы ты понял, как это случилось.
     - Клянусь, я сделаю все, что в моих силах.
     - Я знаю, - ласково сказала Цезария. - Но от тебя может потребоваться больше смелости, чем в тебе есть. В тебе слишком много человеческого, Мэддокс. Мне всегда было трудно примириться с этим.
     - Ну, тут я ничего не могу изменить.
     - А твой отец любил тебя именно за это. - Голос ее прервался. - Какое горе для всех нас, - добавила она почти шепотом. - Какая непоправимая, ужасная ошибка. Иметь так много и упустить все...
     - Я хочу понять, как это случилось, - сказал я. - Больше всего на свете я хочу понять, как это случилось.
     - Да, - несколько рассеянно проронила Цезария. Мысли ее уже блуждали где-то далеко.
     - Что мне нужно сделать? - настаивал я.
     - Я все объясню Люмену, - ответила Цезария. - Он будет за тобой присматривать. И если окажется, что это испытание слишком тяжело для твоего человеческого разума...
     - Забрина придет мне на помощь, и я все забуду.
     - Именно так. Забрина придет тебе на помощь.

Глава V

1

     После этого разговора я иначе стал относиться к нашему дому. Все было проникнуто ожиданием. Я искал знак, ключ, какой-либо намек на чудесный источник знаний, к которому Цезария пообещала меня допустить. Если это не книга, то что же? Неужели где-то в доме хранится коллекция семейных реликвий, которую мне будет позволено увидеть? Или же я все понимаю слишком буквально? Может, меня ждут откровения духа? Но если так, найду ли я слова, чтобы выразить то, что мне будет дано познать?
     Впервые чуть ли не за три последних месяца я решил покинуть свою комнату. увы, при этом мне было не обойтись без посторонней помощи. Джефферсон не видел необходимости приспосабливать дом к нуждам прикованного к креслу калеки (Цезария, на мой взгляд, явно не имеет намерения когда-либо впасть в немощь), и для того, чтобы оказаться в коридоре, ведущем в холл, надо преодолеть четыре ступеньки, слишком высокие для инвалидного кресла. Дуайту приходится нести меня на руках, точно ребенка, а потом я, беспомощно лежа на диване, ожидаю, пока он стащит вниз кресло и усадит меня вновь.
     Дуайт - самое добродушное создание из всех, кого я когда-либо встречал. При этом он, как, впрочем, и все остальные жители Северной Каролины, имеет веские причины сетовать на судьбу. Он родился с каким-то дефектом и не мог толком выражать свои мысли, поэтому его все считали идиотом. Детство и подростковые годы Дуайта были для него настоящим кошмаром: родители забыли о нем, и никто не заботился о его образовании.
     Однажды, когда ему было четырнадцать, он отправился на болото, наверное, чтобы покончить с собой, он говорит, что не помнит зачем. Не помнит он и того, сколько дней и ночей он провел на болотах, пока Забрина не обнаружила его в окрестностях "L'Enfant". Мальчик находился в состоянии полного истощения. Она привела его в дом, из каких-то ей одной известных соображений спрятала у себя в комнате и выходила, не сообщив никому о своей находке. Я никогда не пытался выведать у Дуайта, какова истинная природа их отношений с Забриной, но у меня нет ни малейших сомнений в том, что, когда он был моложе, она использовала его для сексуальных утех, не сомневаюсь я также и в том, что он был вполне доволен таким положением вещей. В те времена она еще не была столь тучна, впрочем, формы ее всегда отличались пышностью, что не являлось проблемой для Дуайта. В разговорах со мной он несколько раз упоминал вскользь, что предпочитает женщин в теле. Не могу с уверенностью сказать, были ли подобные пристрастия присущи ему всегда или сформировались уже после знакомства с Забриной. Сообщу лишь, что она скрывала пребывание Дуайта в доме на протяжении трех лет, все это время она усиленно занималась его образованием, и вполне успешно. К тому моменту, когда она решила наконец представить своего питомца мне и Мариетте, все признаки умственной отсталости исчезли бесследно, за исключением разве того, что он немного запинался, когда говорил; во всем же остальном развитие Дуайта вполне отвечало его возрасту. Теперь, тридцать два года спустя, он является столь же неотъемлемой частью дома, как и половицы у меня под ногами. И хотя по причинам, о которых я не считал нужным допытываться, его отношения с Забриной утратили прежнюю теплоту, он неизменно говорит о ней с благоговением. Иначе он и не может относиться к женщине, которая познакомила его с трудами Геродота и спасла его душу (что, на мой взгляд, почти одно и то же).
     Разумеется, Дуайт стареет куда быстрее, чем все прочие обитатели дома. Ему уже исполнилось сорок девять, и его коротко остриженные волосы поредели и поседели (что придает ему сходство с ученым мужем). Былую худобу он тоже утратил, приобретя с годами заметное брюшко. Силы у него уже не те, и таскать меня на руках ему все труднее, я уже несколько раз говорил, что вскоре Дуайту придется отправиться на поиски новой заблудшей души, которой он сможет передать свой опыт и тяжелые домашние обязанности.
     Впрочем, вполне вероятно, в этом не будет надобности. Если Мариетта права и дни наши сочтены, Дуайту незачем беспокоиться о преемнике. Недалек тот час, когда и он, и все мы навсегда исчезнем с поверхности земли.
     Сегодня мы обедали вместе с Дуайтом, но не в столовой, которая была слишком просторна для двоих (хотел бы я знать, что за гостей там намеревалась принимать мамочка), а в кухне. Вслед за цыпленком в желе и кунжутным печеньем последовал фирменный десерт Дуайта: миндальный торт с шоколадными прослойками и сбитыми сливками. Не сомневаюсь, что стряпать его тоже научила Забрина. По части сладких блюд он не знает себе равных: тут и засахаренные фрукты, и нуга, и пралине, и губительное для зубной эмали кулинарное чудо, которое он называет "волшебная помадка".
     - Я сегодня видел Забрину, - сообщил Дуайт, подкладывая мне на тарелку очередной кусок торта.
     - Ты говорил с ней?
     - Нет. Она взглянула на меня так, что я понял - к ней лучше не подходить. Вы же знаете, как она это умеет.
     - Я смотрю, ты твердо решил превратить меня в борова. Сам-то ты не слишком налегаешь на еду.
     - Неправда. Я так набил живот, что меня уже клонит в сон.
     - Я тоже не возражаю против небольшой сиесты. Зачем нарушать добрые южные традиции? К тому же сейчас ужасно жарко. Лучше всего соснуть, пока не станет попрохладнее.
     Подняв глаза от тарелки, я увидел унылое выражение на лице Дуайта.
     - Что случилось?
     - Теперь я сплю уже не так сладко, как прежде, - пробормотал он.
     - Почему?
     - Дурные сны... - ответил Дуайт. - Нет, не то чтобы дурные. Печальные. Да, именно печальные.
     - И о чем же они?
     Дуайт пожал плечами.
     - Трудно сказать. Обо всем. О людях, которых я знал в детстве. - Он тяжело вздохнул и добавил: - Иногда я думаю, может, мне лучше уйти... вернуться туда, откуда я родом.
     - Ты хочешь нас покинуть?
     - О, нет. Я сжился с этим домом, и я никогда его не оставлю. Но, может, мне следует сходить посмотреть, живы ли мои родители, и попрощаться с ними.