видением мелькают белые и темные ткани, руки,  тонкие,  как  плети,  острые,
костлявые плечи.
     Одеваясь, она разговаривает сама с собой, и понемногу вся моя  история,
все мое прошлое встает в словах бедной женщины, единственного  близкого  мне
существа, которое для меня и мать и служанка.
     Она чиркает спичкой. Из темноты возникает лампа и зигзагами  кружит  по
комнате, как домашняя фея. Тетя моя в  кольце  живого  света;  глаза  у  нее
навыкате, веки припухшие, дряблые, большой рот шевелится, точно она  жует  и
пережевывает свою печаль. Слезы подчеркивают выпуклость  ее  глаз,  наделяют
их блеском и покрывают глянцем  острые  скулы.  Она  ходит  взад  и  вперед,
предаваясь без устали мрачным мыслям. Морщины избороздили ее  лицо,  кожа  у
подбородка и на шее в  глубоких  складках,  извилистых,  точно  кишки,  и  в
резком свете все это кажется слегка окрашенным кровью.
     Теперь, при зажженной лампе, углы темной  берлоги,  где  мы  хоронимся,
понемногу выступают: матрацный тик, прибитый двумя гвоздями у окна в  защиту
от сквозняков; мраморная доска комода, украшенная  бахромой  пыли;  замочная
скважина, заткнутая бумагой.
     Лампа коптит; не придумав, где ее поставить в  загроможденной  комнате,
Мам ставит ее на пол и, присев на корточки, оправляет  фитиль.  От  стараний
старушки, окропленной багрянцем и чернотой, взвивается  и  падает  парашютом
клуб черного дыма. Мам вздыхает. Она не в силах молчать.
     - Ты, мой милый, - говорит она, - можешь  быть  таким  вежливым,  когда
захочешь;  ты  зарабатываешь  сто  восемьдесят   франков   в   месяц...   Ты
образованный, но ты слишком пренебрегаешь правилами  приличия.  За  это  все
тебя осуждают. Ну вот, например, ты плюнул на стекло,  я  это  знаю;  голову
готова дать на отсечение. А тебе  ведь  уже  двадцать  четвертый  год!  И  в
отместку за то, что я  это  заметила,  ты  мне  кричишь,  чтобы  я  заткнула
глотку, да, да, ты мне это сказал. Ах, какой ты хулиган!  Господа  с  завода
очень хорошо к тебе относятся. Твой бедный отец был  их  лучшим  работником.
Ты образованнее своего отца, больше  похож  на  англичанина,  и  ты  захотел
пойти по коммерции и не стал изучать латынь, и за это тебя все одобрили,  но
в работе, ах - нет, нет! далеко тебе  до  отца.  Сознайся  -  ты  плюнул  на
стекло?..


     - Потому что твоя бедная  мама,  -  горячится  призрак  Мам,  пересекая
комнату с деревянной ложкой в руке, - надо сказать, любила  наряды.  Это  не
беда, особенно для того, у кого есть на  что  наряжаться.  Она  всегда  была
ребенком. Да и то сказать, было ей всего двадцать шесть лет, когда ее  взяла
земля. Ах, как она любила шляпки! Но все же  у  нее  были  хорошие  стороны,
ведь это она сказала мне: "Переезжайте к  нам,  Жозефина!"  И  вот,  я  тебя
воспитала, и я всем пожертвовала...
     Мам  замолкает  и  прерывает  свое  занятие,  переживая  прошлое.   Она
задыхается, трясет головой и вытирает лицо рукавом.
     Я говорю несмело:
     - Но я ведь знаю...
     В ответ раздается вздох.  Она  разжигает  огонь.  Клуб  дыма  взлетает,
ширится, стелется по плите, затягивает кисеей пол. Мам возится у огня,  ноги
ее в дымном облаке, и тусклые седые волосы выбиваются из-под  черного  чепца
струйками дыма.