Он усердно чешется и в то же время болтает с долговязым Барком,
который стоит в стороне и наклонился к нему.
- Дома я не такой грязный и черный, - говорит Блер.
- Н-да, бедняга, дома ты, наверно, белей! - замечает Барк.
- Твое счастье, - подзадоривает Тирет, - а то бы твоя женка народила
от тебя негритят!
Блер сердится. Хмурит брови (его лоб совсем черный от грязи).
- Чего ты лезешь? А хотя б и так? На то и война. А ты, чучело
гороховое, ты думаешь, на войне у тебя не изменился фасад и повадки? Да
погляди на себя, обезьянья харя, погань неумытая! Эка, понес околесицу!
Бывают же такие дурни!
Он проводит рукой по темной коре, покрывающей его лицо; после стольких
дождей она оказалась несмываемой.
- Да и если я такой, каков я есть, значит, я так хочу. Прежде всего у
меня нет зубов. Лекарь уже давно сказал мне: "У тебя больше нет ни одного
зуба. Этого слишком мало. На первой же остановке ступай, говорит, в
естаматологический кабинет".
- Томатологический, - поправляет Барк.
- Стоматологический, - устанавливает Бертран.
- А я не пошел: не хотел, - продолжает Блер, - хоть лечат и задаром.
- Почему же не пошел?
- Да так, неохота возиться, - отвечает он.
- Ты сущий повар, - говорит Барк. - Тебе бы надо заделаться поваром.
- Я и сам так думаю, - простодушно соглашается Блер.
Все смеются. Черный человек обижен. Он встает.
- У меня от вас брюхо заболело, - презрительно отчеканивает он. -
Пойду в нужник.
Когда его черный силуэт исчез, собеседники лишний раз повторяют старую
истину, что на фронте грязнее всех повара.
- Если увидишь чумазого парня с грязным рылом и в грязной одежде,
такого, что прикоснуться к нему можно только щипцами, так и знай: наверняка
повар! И чем грязней, тем он верней повар.
- Истинно верно! - подтверждает Мартро.
- А-а, вот Тирлуар! Эй, Тирлуар!
Тирлуар подходит, озабоченный, поглядывая туда-сюда; он бледен, как
хлор; худая шея пляшет в слишком широком и жестком воротнике шинели. У него
острый подбородок; верхние зубы торчат; резкие морщины с глубоко забившейся
в них грязью у рта кажутся намордником. По обыкновению, он взбешен и, как
всегда, бранится:
- У меня ночью свистнули сумку!
- Это сто двадцать девятый полк! А где ты ее держал?
Он показывает на штык, воткнутый в стенку, у входа в прикрытие.
- Здесь висела, вот на этой зубочистке.
- Растяпа! - хором восклицают собеседники. - Сам людям подставил! Да
ты что, рехнулся?
- Экая досада! - стонет Тирлуар.
Вдруг его охватывает гнев; его лицо передергивается, кулаки сжимаются,
словно узлы веревки. Он потрясает ими.
- Эх, попадись мне этот стервец! Да я бы ему морду разбил, выпотрошил
бы ему брюхо, да я бы... Ведь у меня в сумке лежал непочатый кусок сыру.