по вечерам. И токует без особого усердия: оборвет в любую  минуту  песню,  и
стой тогда под ним всю  ночь  до  зари.  -  Василий  Дмитрич,  как  занавес,
опускает передо мной ветку. - Пойдемте! Не спугнуть бы  ненароком.  Утречком
до свету его  наведаем.  Теперь  уже  никуда  не  улетит,  здесь  поблизости
заночует. Таков уж закон у ихнего брата.
     Часом  позже  на  склоне  лесного  оврага  жарко  потрескивал   костер.
Утомленный приятель мой уснул сразу. Я же долго следил,  как  за  частоколом
берез и осин вздымался багровый диск чуть  ущербленной  луны,  как  холодным
пожаром опалял он кустистые вершины и, оторвавшись наконец от леса,  поплыл,
наливаясь светом, по пепельно-синему небу.
     Сон пришел нескоро и был неглубок. Ни  на  минуту  не  забывалось,  что
вокруг костра белыми привидениями застыли в лунном свете березы, что  где-то
неподалеку, обманутая тишиной, затихла среди ветвей обреченная  птица,  а  в
журчанье обмелевшего к ночи ручья все чудилась неповторимая ее песня.
     Пробуждение  было  легким,  как  после  минутного   забытья.   Казалось
странным, что заваленная  с  вечера  в  костер  неохватная  колодина  успела
перегореть надвое и погрузиться в рыхлый пепел и  побледневшая  луна  висела
над лесом  совсем  с  другой  стороны.  Ни  в  небе,  ни  на  земле  еще  не
чувствовалось  приближения  рассвета,  звезд  разве  только  поубавилось  да
просторней сделалось в лесу, словно за ночь расступились деревья.
     - Итак, помните, - хриплым со сна голосом наставлял Василий Дмитрич.  -
Ни звука больше! Ступать в ногу, чтобы веточка не хрустнула. Где  дам  знак,
остановитесь и будете ждать.
     Мы  выбрались  из  оврага,  крадучись  пересекли  заваленную  хворостом
вырубку и затаились на опушке.
     Ждать пришлось долго. Луна  успела  нагоститься  в  одиноком  облаке  и
снова выползла на ясную синь. Холод давно  забрался  под  воротник,  затекли
ноги. А из леса хотя бы единый звук!
     Я почти  не  сомневался:  глухарь  заслышал  нас  и  улетел.  Почему-то
приятно было поделиться своей догадкой с охотником,  у  которого  то  ли  от
холода, то ли от возбуждения начали мелко подрагивать набухшие  под  глазами
мешки. И как раз в тот момент, как я нагнулся к  спутнику,  из  чащи  начали
вдруг падать хрустальные капли - одна, следом  другая,  третья  и  полились,
обгоняя друг друга, сливаясь в звонкий ручеек. Василий  Дмитрич  собрался  в
пружинистый ком.
     - Останетесь здесь, а я пойду под песню! - по  движению  губ  прочел  я
торопливый приказ.
     Едва  журчанье  ручейка  сменилось  возбужденным  горячим  клокотаньем,
Василий Дмитрич широченными скачками  заспешил  ему  навстречу.  Завершающий
всплеск песни застиг его с поднятой в воздухе ногой.
     Дремучая,  цепенящая  тишина  вновь  навалилась   на   лес,   затканный
фантастическим  светом  луны,  иссеченный  тенями.   Только   сердце   гулко
колотится в предчувствии беды.
     И опять тишину рвет звонкая капля, за ней вторая, еще и  еще.  И  снова
мой спутник устремляется вперед, едва разбежавшийся ручеек  забурлил,  будто
уткнулся в неожиданную преграду.
     Мне  нестерпимо  хочется  видеть  удивительного  певца.  Не  взирая  на
запрет, под новую песню я тоже ныряю в чащу,  несусь  в  лабиринте  стволов.
Замер, кажется, вовремя - шипучий всплеск еще долетел до слуха,  когда  ноги
устойчиво закрепились на чем-то покатом и твердом.  Скашиваю  глаза  в  одну