Сняла сапоги,  низко наклоняясь округлившейся от молока грудью, разув
мужа,  распрямилась,  обволакивая взглядом,  медленно развязывая повойник,
вынимая серьги из ушей,  распуская опояску...  Зардевшись,  помедлила.  Не
вытерпел, встал...
     - Постой! - прошептала, осекшись. - Стесняюсь, отвыкла...
     Вдруг  разом  скинула саян.  Задрожавшими пальцами он  срывал  с  нее
рубаху,  она  не  противилась,  только крепче охватывала его  шею  полными
руками,  зарываясь лицом в бороду.  (Всегда стеснялась,  когда разглядывал
муж,  даже в лампадном полумраке изложницы.) На руках,  тяжелую,  отнес на
постель, гладил груди, из которых каплями сочилось молоко, тискал, сжимал,
целовал в  шею,  в  сочные горячие губы,  чувствуя тот же  трепет и  жар в
сильном, истосковавшемся теле жены.
     Нет, не зря тогда решился купец сватать Завидову дочь!
     Отдыхая,  лежал на спине Олекса. Домаша, прильнув, ласкалась, гладила
по лицу,  расчесывала волосы,  пропуская между пальцев.  Полузакрыв глаза,
наслаждался.
     - Квасу подай.
     - Сейчас!
     Не стесняясь уже,  она вскочила, нагая, желанная, легко, как девочка,
перебежала  к  поставцу  и,  пока  пил,  роняя  на  колени холодные капли,
опустилась  на  мохнатую  медвежью  шкуру,  охватила,  прижалась  головой,
грудью,  всем телом.  Только выдохнул,  откинул ковшик прямо на медведицу,
схватил Домашу под мышки, румяную, счастливую, поднял... Уложил на постель
бережно,  натягивая сбитое в ноги шубное одеяло.  Прошептала, не раскрывая
глаз:
     - Ладо, родной!
     Провел медленно,  от шеи вдоль спины,  чувствуя,  как тает под рукой,
приникая к нему, пышное горячее тело жены.
     Своя,  вся своя.  Дома... в своем дому... <А завтра и возы придут!> -
вспомнилось для чего-то, и тоже стало хорошо. И с тем заснул.


                                    IV

     Ночь уже  сломилась,  и  в  слюдяном оконце забрезжило холодом ранней
зари.  Спал,  не  слышал Олекса,  как тихо,  бережно,  стараясь не будить,
поднялась Домаша,  надела рубаху -  выходила кормить ребенка,  - как снова
легла,  прижимаясь,  только во сне крепче обнял ее,  ощутив под рукой.  Не
слыхал,  как  встала на  заре распорядиться по  хозяйству и  укутывала его
мохнатым шубным одеялом.
     Проснулся от крика петуха под окном.  Мотнул головой и  чуть полежал,
улыбаясь,  вспоминая  давешнее.  Потом  решительно  вскочил,  потянулся  с
хрустом,  поведя  плечами;  босыми ногами соступил со  шкуры  и  прошелся,
ежась, по полу.
     - Эй, кто там!
     Тотчас прибежала Любава с тяжелой кленовой лоханью.  Весело, чуя, как
играет кровь,  и  весь полный еще  истомой ночи,  шлепнул по  спине,  рука
озорно сама проехалась ниже.
     - Ну как, Станька хорош доехал?
     - Да уж не худ!  - сверкнула глазами (тоже, шалая, помнит!), вильнула