отступи, не досягнешь!
- А может, и досягну?
Не встречал по весне в хороводах, ни на беседах зимой, не ловил в
сенокосную пору в толпе хохочущих девок, не стерег на купанье - подглядеть
нагую, не шутил у колодца, не кланялся в торгу. Осенними темными вечерами
не ожидал у тесовых ворот: не стукнет ли пятою избная дверь, не простучат
ли дробно легкие шажки по лавинкам от крыльца до калитки.
Но с той же легкостью, с какой кидался в рискованные торговые
обороты, - удачлив был не умом, сердцем знал, когда надо рискнуть (до того
три дня, подавляя вспыхивающий восторг, ходил по дому, постукивая
каблуками, и как летал), - решился вдруг и разом ударил челом самому
тысяцкому:
- Сватай!
Боязнь была: не захочет вспомнить Жирослав. Вспомнил, помянул старого
Творимира. Обязан был покойному по плесковскому делу, тут и расплатился с
сыном. А уж сам тысяцкий сватом - не посмел отказать Завид. Мать
всплакнула, благословляя... Удачлив, во всем удачлив Олекса!
А там уж и сборы свадебные, сиденья невестински.
И как он тогда с подарками, принаряженный, приходил, а Домаша глядела
на него удивленно-испуганно. Ждала ли, чем кончится девичья шалость за
всенощной? Принимала дары, вздрагивая ресницами, губы приоткрыты
по-детски, а девушки пели:
Он куницами, лисицами обвесилсе,
Да вкруг каленыма стрелами обтыкалсе
Он тугим лучком да подпираитце,
Он ко кажному ко терему привяртывает,
Да он ко кажному окошецку припадывает...
И краснела, заливаясь нежно-алым, а потом и темно-алым румянцем,
когда допевали:
Да цтой белое лицо да у девичи,
Быдто белой снег да на улицы.
Да я возьму ту тебя, да красна девичя.
Да я возьму ту тебя да за себя взамуж!
А потом - отводные столы у Завида, и рыданья Домаши, и подарки, и
хлебы... Чара идет по кругу: отпивая каждый кладет в чару серебро.
На солнечном всходе на угре-е-еви,
Да стоит белая береза кудрева-а-ата,
Да мимо ту белу березу кудрева-а-ату
Да туда нету ни пути, нет ни доро-о-ожки,
Да нет-то ни широкой, ни пешой, ни проезжо-о-ой.
Прощальная. Не хочешь, а зарыдаешь! Плачет Домаша, и, не давая упасть
высокому чистому звуку, еще выше забирают стройные голоса жонок-песельниц:
Да цтой-то серы гуси летят, да не гогочут,