и  брови уже  поседели?  Вот  уж  у  самого дети растут,  а  все не  может
представить Олекса,  как будет жить без матери. Давно ли, кажется, уводила
она его,  обиженного,  плачущего,  за  руку со  двора,  когда,  бывало,  в
перекорах уличных стыдили соседи:  <Чужим добром разжились!  Лука-то ваш с
Мирошкина разоренья только и поправился!>
     Причесывая разлохмаченного, в перемазанной рубашонке меньшого своего,
Ульяния  вытирала  ему   подолом  мокрый  нос   и,   строго  сводя  брови,
приговаривала:
     - Собаки!  Собаки  и  есть!  Сами-то   больно   святы!   Мирошкиничей
разбивали,  дак  по три гривны на зуб всему Новугороду разделили,  и их не
обошли небось!  А после тех одних и запомнили,  кто Мирошкин двор  громил!
Дедушко-то наш еще обгорел на пожаре!
     И,  прижав к  себе  маленького Олексу,  успокаивая,  рассказывала про
деда:  как в тот год,  когда переехали в Новый Город, был конский мор, как
бабка свое серебро: колтыдела -  продала,  и  на  все то Лука снаряжал ладьи до Раковора;  как сам,
надсаживаясь,  таскал бревна на  терем;  как по  совету деда Луки Творимир
начинал торговлю с Корелой, ту, что Олекса и сейчас ведет...
     _______________
          
     - Дедушко Лука богатырь был. Никого не боялся, ни перед кем головы не
клонил.  И уважали его!  -  приговаривала Ульяния, поглаживая сына твердой
суховатой рукой по светлой голове.
     Затихая,  силился Олекса представить себе деда -  и не мог. Вспоминал
большой дубовый крест на могиле...
     И вечно она была седой, как помнил. Морщин только не было раньше. Эх,
да и замечал разве?  Мать как воздух. Пьешь его полной грудью, и думы нет,
чтобы не хватило когда... Сидел Олекса, молчал, нарочно оттягивая время.
     Прикидывал:  к  кому  теперь?  К  брату Тимофею,  серебряному весцупервое дело.  К тысяцкому. Это потом, тут разговор будет. К тестю Завиду -
этого надо завтра звать на  трапезу.  Отца Герасима,  конечно.  Улыбнулся:
отец Герасим и венчал,  и отпускал грехи, и еще крестил Олексу, - без него
уж не обходилось ни одно семейное торжество.  К куму Якову, старому другу,
книгочию...
     _______________
               расплатах его всегда взвешивали.

     - Максим Гюрятич в Нове-городе, мать?
     Улыбнулся опять, вспоминая хитрого весельчака.
     - Здесь. Неделю, как и прибыл. Тебя прошал!
     Этого позвать  обязательно,  без  него  пир  не  в   пир.   Страхона,
замочника.  Кузнеца Дмитра. Горд - как же, староста! Может и заупрямиться,
придется самому  поклониться.  Хотя...  лонись,  когда  погорел  -  сильно
погорели тогда,  весь Неревский конец огонь взял без утечи,  по воде ходил
огонь,  что было на судах,  и то сгорело,  - кто помог? Я же! Еще и должен
мне  о сю пору...  Придет!  Станяту пошлю на коне.  Да и дело есть - поди,
разнюхал уже,  что свейское железо везу! Значит, Дмитра... Так перебирал в
уме всех, кого надо пригласить.