прикованно смотрел на этот брызжущий в него огонь.
Огромная черная тень сзади прыгнула на немца, и все покатилось.
Потом Васич чувствовал, что его под мышки тащат куда-то вверх. Сознание
возникало и обрывалось, и то, что видел он, не было связано. Он увидел
потолок кабины, увидел над собой лицо Голубева при красной вспышке огня.
Что-то нужно было сказать Голубеву. Важное что-то. Васича больно тряхнуло и
потом уже все время трясло, и от боли он терял мелькавшую мысль.
Ветер хлынул ему навстречу. Щеками, лицом, уже покрытым смертной
испариной, он почувствовал этот холодный ветер, и ему стало легче.
Глава VIII
Таяло. За окном на маленькой деревенской площади грязь и снег размешаны
колесами. У коновязи рыжий, блестящий на солнце жеребенок, задрав пушистый
хвост, пугливо делал свое дело; от свежего навоза шел пар. Жеребенок вдруг
отпрыгнул в сторону и скрылся из виду: через площадь, разбрызгивая сапогами
жидкий снег, быстро прошел озабоченный Баградзе с охапкой хвороста. Ищенко
остро позавидовал ему. Он сидел посреди комнаты за столом. По-весеннему
горячее солнце ломилось сквозь пыльные стекла, блестело в графине с водой. В
дымной, накуренной комнате было жарко от солнца.
Ищенко сказали сесть, как только он вошел. А трое - командир полка
полковник Стеценко, капитан СМЕРШа Елютин и замполит майор Кораблинов, хмуро
сидевшие до этих пор за столом, встали сразу же и отошли в разные углы
комнаты. Они встали, чтя память погибшего дивизиона, встали перед ним, живым
вышедшим из этого боя, потому что бой, в котором они сами участвовали, был
несравним с тем, из которого вышел он с горстью уцелевших людей.
Но Ищенко не почувствовал этого. Он шел сюда на допрос, боялся этого
допроса, и, когда ему сказали сесть, он сел, как подсудимый. Его
настораживало их какое-то непонятное отношение к нему. Он не доверял им,
сидел напряженный и на вопросы отвечал точно: ни больше, ни меньше того, о
чем его спрашивали.
В какой-то момент отношение к Ищенко переменилось - он это почувствовал
сразу. Командир полка странно глянул на него темными, прижмуренными глазами
и отвернулся к окну. И с тех пор молча курил у окна: Ищенко видна была его
прямая спина, мускулистая прямая шея, лысеющий затылок, которым он едва не
доставал до низкого потолка хаты. Каждый раз, отвечая на вопрос, Ищенко
взглядывал на командира полка, в нем инстинктивно искал защиты. Но видел
только смуглую щеку, сожмуренный от табачного дыма глаз и кончик его черного
уса. Замполит нервно ходил по комнате или вдруг садился на кровать,
раскачивался, сутулясь, зажав ладони в коленях. Он был самый молодой,
недавно назначен на эту должность, и его Ищенко не боялся.
Вопросы с обдуманной последовательностью задавал Елютин. Обняв себя
руками за могучие плечи, он почесывал спину об угол этажерки, но глаза
из-под крупного с залысинами лба смотрели холодно и пристально. Всякий раз,
встречая их взгляд, Ищенко чувствовал перебои сердца и противную слабость в
коленях.
Он помнил Елютина еще в погонах летчика, в хромовых сапогах на меху:
его прислали к ним в полк из авиационной части. Сейчас на Елютине были
армейские кирзовые сапоги, на плечах - артиллерийские погоны.
- Значит, третья батарея к лесу уже подходила? - спросил Елютин.