корточках, поджигал их. Она просыпалась от потрескивания березовых поленьев.
   - Мне стыдно,-  говорила она, поеживаясь в  тепле  под  одеялом,-  но я
ничего  не могу с собой сделать. Это защитная реакция организма.  После всех
бессонных ночей.
   И  она  опять  засыпала   и   просыпалась,  когда  уже  пел  чайник  на
раскалившейся до малинового свечения  плите  и в комнате было жарко.  Ночью,
вдвоем,  не зажигая огня, только открыв  дверцу  печи, они пили чай. Трещали
дрова, трещали на улице деревья от мороза, мохнатое от инея окно было синим,
а скатерть на столе и сахар в сахарнице - красными от пляшущего огня.
   - Я растрепанная, да?  - спрашивала  Дина, трогая рукой волосы, и глаза
ее счастливо  блестели.-  Ты  не  смотри.  А хочешь,  смотри.  Все  равно  я
счастливая.
   И на руках ее, на губах, на лице были отсветы печного огня...
   Дина  пишет:  у них - сын. "Такой твой сын, ты даже представить себе не
можешь!  Даже  мизинец на  ноге  твой,  подвернутый, даже  родинка на правом
плече, на том же самом месте, только  крошечная. Маленький Васич.  Будь жив,
родной!  Без  тебя  ему  по  каким-то  законам  даже  не  хотят  дать  твоей
фамилии..."
   - Я  хотел попросить вас,- сказал Кровошеин.- Тут, внизу, весной вода в
овраге. Размывает  все.  Так  чтоб не внизу похоронили. Не  хочется,  знаете
ли...
   Васич сказал:
   - Вечером мы прорвемся к своим.
   - Я уже не дождусь.
   Он  сказал  это  с твердым сознанием, спокойно, своим  тихим голосом. И
после  долго  смотрел  на вершину  сосны,  сквозь  облака  скупо  освещенную
солнцем.
   - У вас  семья? - решился спросить Васич. Кривошеин не  слышал, видимо.
Он все так же лежал на спине и смотрел на снеговую вершину сосны.
   - Тут  ничем не поможешь.  Я  думал...  Если прорветесь,  сообщите, где
похоронен. А может быть, и этого не надо.
   И он закрыл глаза, потому что очень устал.
   А кругом в овраге солдаты в это время  ели. Держа в черных от пороховой
копоти  и грязи руках холодную баранину, с жадностью рвали ее зубами, громко
высасывали куриные кости, грызли  сухари.  Они  ели впервые после боя, после
этой  страшной  ночи. Кто поел  раньше  всех,  сворачивал  цигарку  сальными
пальцами, стараясь не смотреть на тех, кто еще ест.
   Васич  отошел от Кривошеина, сел на скате оврага. Сейчас же Баградзе на
промасленной бумаге принес ему кусок мяса, соль и хлеб.
   За лесом, за снегами на юго-восток отсюда шел бой.
   Глухо, как удары о землю, доносило разрывы  снарядов. Васич ел и слушал
этот дальний бой, не удалявшийся и не приближавшийся.
   Сверху скатился Голубев, весь в снегу. Он был рад, что сто сменили, что
сейчас поест, что можно  наконец двигаться, и один  производил шуму  больше,
чем все остальные.
   - Скотинкой обзаводимся?
   Он радостно хлопал себя руками по застывшим  бокам,  подмигивал. И  тут
только Васич  заметил  вертевшуюся  в  овраге среди солдат,  неизвестно  как
попавшую  сюда деревенскую  собаку,  тощую,  рыжую,  с  острой,  как у лисы,
мордой.  Должно быть,  она пришла из леса, куда загнала ее война: поблизости