если что-либо еще могло спасти его, так это немедленная операция.
   Кривошеин  открыл глаза, долго смотрел, не узнавая, потом  издалека, из
глубины вернулось сознание, и взгляд осмыслился.
   -  Вот видите...- сказал он и улыбнулся бескровными губами.- Я  лежал и
думал, как мелочи вырастают в глазах людей, когда нет настоящего несчастья.
   Он говорил тихо, с перерывами, с усилием.
   -  Перед  самым  боем  меня  больше  всего  волновало,  что  я  неумело
поприветствовал  командира  дивизиона.  Не  сам  бой...  не возможность  вот
этого...-  слабой рукой он указал  на себя,- а то, что я смешон, неловок.  В
сущности,  это  даже  правильно.  Люди не идут в бой умирать. Живые думают о
жизни...
   "Ему лет тридцать пять,- думал  Васич.- Есть ли у него семья?" Но он не
решился спросить об этом.
   Если бы Кривошеин попал  сейчас на операционный стол, в хорошие руки!..
Васич  увидел  руки Дины,  крупные, с длинными пальцами;  ногти острижены до
мяса; руки,  в которых характер виден не  меньше,  чем  в  лице. Он  никогда
прежде не встречал таких умных, одухотворенных рук. А может, он просто любил
их?  Странно,  что все началось с  неприязни. После  операции  она  вошла  в
палату, глубоко сунув руки в  карманы, так, что на  плечах под халатом остро
проступили  углы узких  погон. За нею следовала  палатный врач - с историями
болезни на  согнутой  руке,  как  с  младенцем. Обе  они  остановились у его
кровати.  Она долго, уверенно отдавала  распоряжения, а  его  тошнило  после
наркоза  и  до  холодного  бешенства раздражал резкий,  властный  голос этой
женщины. Ни он, ни она в тот  момент не думали, что  два  с половиной месяца
спустя, лежа  у  него на руке,  похорошевшая,  с  жарко горящими щеками, она
скажет ему: "Ты помнишь, с какой ты ненавистью смотрел на меня?"
   А  после, приподнявшись на локте, долго  вглядываясь в его  лицо влажно
блестевшими в темноте глазами, она сказала:
   - Подумать только, что ты мог попасть не в мои руки!..
   При зеленом свете месяца сквозь  морозное окно  у  нее зябко вздрогнули
голые плечи.
   - Ведь я сшила тебя из кусков.
   И часто ночью,  раскрыв на его груди ворот бязевой рубашки, она гладила
ладонью рубцы на его теле, рассказывала ему про каждый из них и целовала.
   -  Какие у тебя мощные ключицы!  - говорила  она  с  гордостью, любовно
трогая их.
   А  он говорил, что она изучает  на нем анатомию. Она брала  в свои руки
кисть его  руки,  пыталась  охватить  пальцами  запястье,  и  пальцы  ее  не
сходились.
   - Знаешь, в форме ты даже не выглядишь таким сильным.
   Но  когда один за  другим  прибывали санитарные поезда,-  еще ничего не
сообщалось  в  сводках, но здесь,  в госпитале, все уже знали, что  начались
сильные бои, быть может, наше наступление,- она возвращалась после  операций
немая от  усталости,  с синевой под глазами  и  быстро засыпала на его руке.
Тогда  он  осторожно  вставал,  садился у  окна, обмерзшего доверху, курил и
смотрел на  нее. Она спала, а он смотрел на нее. Он чувствовал  себя сильным
оттого, что есть  на  свете  эта маленькая  женщина,  оттого, что она  спит,
сжавшись в комок, и ей спокойно спать, зная, что он здесь.
   К  полуночи  комната выстывала. Он  бесшумно  открывал железную  дверцу
печи, складывал костериком с  вечера приготовленные дрова и щепки и, сидя на