Халатура.  Тот самый  разведчик, который  ходил с ним и с Мостовым.  И Васин
обрадовался, увидев его живым.
   Рядом с Халатурой солдат, хрипло смеясь, свертывал трясущимися пальцами
цигарку, нервно дергал головой.
   - Как он нас, а?.. Ка-ак он нас!..
   И прыгающие пальцы просыпали табак.
   Другой, взведя пружину,  хмурясь, заряжал на  коленях автоматный  диск,
торопился,  поглядывая  в сторону выстрелов. Еще  слышны были танки и далеко
где-то немецкие  голоса, перекликавшиеся  по лесу. Бил  с  бронетранспортера
миномет,  и мины, задевая за ветки, рвались в воздухе, как шрапнель. Сюда, в
глубину леса, пока еще достигали редкие пули.
   Васич стоял под деревом, спиной опершись  о ствол, сунув руки в карманы
шинели. Он знал, что немцы продвигаются по  лесу,  скоро они будут здесь. Но
он все не  давал  приказа  отойти.  Где-то еще должны быть люди. Отбившиеся,
прорвавшиеся  поодиночке. Не может  быть,  что  это  все и больше никого  не
осталось.  Он  отходил  последним, где-то  бродят поблизости те, кто  раньше
пробился  в лес. И он  все ждал и не уводил остатки дивизиона. Люди, сидя на
снегу, прислушивались к голосам и выстрелам: они как будто приблизились.
   Подошел Ищенко.
   -- Люди беспокоятся. Чего мы ждем?
   Васич  поднял  на  него  глаза.  Он  смотрел  на  него и  что-то  хотел
вспомнить. Что-то важное, с ним связанное.
   - Ты отходил с первой батареей?
   - Нет,- быстро сказал Ищенко.-  Первую вел Званцев. Я как раз был у них
перед этим... Перед тем, как танки прорвались. А что? Ты почему спрашиваешь?
   Но Васич не заметил его беспокойства. Он думал о своем: "Должен был еще
кто-то пробиться в лес. Не могли все погибнуть".
   -- Из тех, что с тобой отходили, жив кто-нибудь?
   Ищенко молчал. Он боялся этого вопроса.
   -- Постой, ты с какой батареей?..
   Тогда Ищенко закричал:
   - Ты что, проверяешь меня?
   Васич посмотрел на  него,  и тяжелое подозрение шевельнулось в нем.  Он
опустил  глаза.  Он медленно вспоминал. Ищенко  не было ни  на второй, ни на
третьей батарее, когда он приказал подорвать пушки.
   -  Вот!  Вот!  - кричал  Ищенко,  показывая на  шинели дырки от пуль  и
осколков, просовывая в них палец.- Вот где я был!
   "Неужели бросил людей?"
   Васич стоял, глядя вниз.
   - Послать  разбитый дивизион под  гусеницы танков! Без рекогносцировки!
Не разведав, не уточнив! Нами затыкали дыру, как амбразуру чужим  телом! Кто
отвечает за  это? Они проехали  по  нас! Давили людей танками! Рядом со мной
срезало связного! Очередью с танка! Вот!
   Он опять проткнул дыру на  рукаве. И когда его палец прошел тем  путем,
каким вот здесь прошла пуля, случайно только не убившая его, он содрогнулся.
Содрогнулся  от  ненависти к людям, пославшим его под танки,  и от жалости к
себе. Им никакого дела не  было  до  всей его прожитой жизни. Он, безупречно
прослуживший  столько  лет,  провоевавший  всю  войну, мог сейчас,  как  те,
порезанные из пулеметов, раздавленные танками, валяться  на снегу. И  теперь
за то, что он жив, его хотят сделать виновным! Вспыхнула над лесом ракета, и