Пулеметная  очередь  ветром  тронула  кубанку  на  его  голове.  Ушаков
поправил ее  рукой. Но когда поднялся над гребнем оврага, пришлось лечь: над
полем сквозь  дым поземки неслась  огненная метель, и снег под нею освещался
мгновенно  и  ярко. Это в  хлебах  безостановочно  работали два пулемета,  и
множество автоматов светящимися нитями прошивали ночь.
   Лежа за гребнем оврага, как за бруствером, Ушаков вглядывался в темноту
трезвыми  глазами.  С  остановившегося, смутно маячившего  бронетранспортера
прыгали  в  пшеницу   немцы,  рассыпались  по  ней,  стреляя  из  автоматов.
Нескольких  над землей срезали короткие очереди. "Мостовой!" - понял Ушаков.
И сейчас же вся масса огня, сверкавшего над полем, дрогнула, метнулась туда,
откуда стреляли разведчики. Трассы пуль остро врезались в землю, шли по ней;
оттуда никто не отвечал. И Ушаков догадался: немцы растеряны. Они напоролись
на  разведчиков,  они слышат из оврага рокот  моторов  и,  ощетинясь  огнем,
стреляя из  всех автоматов, ждут в  хлебах, пока подойдут танки,  выигрывают
время. Даром отдают это  время  ему. "Эх, лопухи, лопухи!" -  быстро подумал
он,  заражаясь  азартом  боя,  снова  веря  в  свою  счастливую  звезду.  Он
оглянулся. Баградзе лежал рядом.  Притянув его к себе за борт шинели, врезая
свой взгляд в его синевато мерцавшие в темноте, косившие от  волнения глаза,
Ушаков говорил:
   -  Передашь комбатам:  орудия отводить к лесу. К лесу! Ищенко найди. Он
поведет.
   Баградзе, беззвучно шевеля губами, повторял, как загипнотизированный:
   - Взвода управления ко мне! С гранатами! Ясно? Беги! Автомат дай сюда!
   И, взяв  автомат  ординарца, Ушаков выглянул  из-за  гребня. Там,  где,
невидимые отсюда, лежали  разведчики, мелькнуло  над землей  что-то темное и
быстрое. Упало. Еще один вскочил под огнем, быстро-быстро перебирая  ногами,
вжав голову  в плечи.  Брызнувшая из темноты, под ноги ему  пулеметная струя
смела его. Ушаков дал очередь.  Туда, где билось короткое пламя пулемета. Он
слал  очередь за  очередью, прикрывая отход  разведчиков,  вызывал огонь  на
себя. И вскрикивал всякий раз, когда перебегавший немец падал под его огнем.
   Потом он услышал дыхание и голоса множества людей, лезших к нему снизу.
Оглянулся между выстрелами. Васич со взводом спешил сюда.
   - Диск! - крикнул Ушаков.
   Чья-то рука,  заросшая черными  волосами, страшно знакомая рука  подала
диск. Ушаков  вбил его ладонью. Низко по  гребню, задымив  снежком, резанула
пулеметная очередь. Несколько голов  пригнулось. Ушаков увидел Васича близко
- потное, влажно блестевшее при вспышках лицо. Он говорил  что-то. Ушаков не
разбирал слов. Оборвав Васича, показал рукой на поле:
   - Гляди! Лощинку видишь? Поперек поля?
   Он  кричал так, что  вены напряглись на шее. Васич увидел  лощинку. Она
шла параллельно немцам, преграждала  им путь  к дивизиону. И  он понял  план
Ушакова.
   - Туда?
   Ушаков кивнул. Крепко взял его за плечи:
   - Задержишь танки! Гранатами,  зубами, чем хочешь! Не отходить, пока не
отойдут орудия! Ясно? Беги! Пять человек оставишь со мной!
   Васич поднялся  со  снега. До лощинки метров десять открытого места. Он
вглядывался в него. И первый, пригибаясь, в  длинной шинели, перебежал  этот
кусочек  поля.  Хлестнула  запоздалая  очередь. Пустота. Голый  снег.  Пулей
проскочил по нему солдат и скрылся.