говорит, вы, без сомнения, венерическая, на этом же месте вас подрубаю, и
как вытянет ее, и она, видать, хотит ему свое сказать.
- И то сказать, - вступает тут, перебивая Кикина, задумчивый и нежный
голос Петьки Орлова, - и то сказать, что есть жады между людьми, есть
безжалостные жады... Я сказывал ей - нас трое, Анеля, возьми себе подругу,
поделись сахаром, она тебе подсобит... Нет, говорит, я на себя надеюсь,
что выдержу, мне троих детей прокормить, неужели я девица какая-нибудь...
- Старательная женщина - уверил Петьку Гнилошкуров, все еще сидевший
под моим окном, - старательная до последнего...
И он умолк. Я услышал снова шум воды. Дождь по-прежнему лепечет и ноет
и стенает по крышам. Ветер подхватывает его и гнет на бок. Торжественное
гудение труб замолкает на дворе Махно. Свет в его комнате уменьшился
наполовину. Тогда встал с лавочки Гнилошкуров и переломил своим телом
мутное мерцание луны. Он зевнул, заворотил рубаху, почесал живот,
необыкновенно белый, и пошел в сарай спать. Нежный голос Петьки Орлова
поплыл за ним по следам.
- Был в Гуляй-Поле пришлый мужик Иван Голубь, - сказал Петька, - был
тихий мужик, непьющий, веселый в работе, много на себя ставил и подорвался
на смерть... Жалели его люди в Гуляй-Поле и всем селом за гробом пошли,
чужой был, а пошли...
И подойдя к самой двери сарая, Петька забормотал об умершем Иване, он
бормотал все тише, душевнее.
- Есть безжалостные между людей, - ответил ему Гнилошкуров, засыпая, -
есть, это верное слово...
Гнилошкуров заснул, с ним еще двое, и только я остался у окна. Глаза
мои испытывают безгласную тьму, зверь воспоминаний скребет меня, и сон
нейдет.
...Она сидела с утра на главной улице и продавала ягоды. Махновцы
платили ей отменными бумажками. У нее было пухлое легкое тело блондинки.
Гнилошкуров, выставив живот, грелся на лавочке. Он дремал, ждал, и
женщина, спеша расторговаться, устремляла на него синие глаза и
покрывалась медленным нежным румянцем.
- Анеля, - шепчу я ее имя, - Анеля...