-- Хвост через плечо. Дай под задницу чего-нибудь, а то броня мокрая.
     Водила  нырнул  в  люк,  завозился там.  Через  минуту оттуда  вылетела
грязная засаленная подушка, шлепнулась на броню и скатилась под ноги  Артему
в жирную разъезженную грязь. Он выматерился. Двумя пальцами брезгливо поднял
подушку и попробовал вытереть ее о борт. Глина на подушке размазалась. Артем
снова выругался и закинул ее обратно на машину.
     Из  палатки  галопом выскочил Ивенков, выпучив глаза и волоча в  каждой
руке по  "шмелю"  и по  две  "мухи". Артем  скинул перчатку, быстро залез на
бэтэр, принял у Ивенкова  "шмели", "мухи", рацию, протянул ему руку,  и они,
спиной к спине, плюхнувшись на грязную подушку, уселись на броне.
     -- Поехали!  --  сказал Ситников,  и водила, дернув бэтэр, повел его по
направлению к Алхан-Юрту.
     Дождь  усилился.  Бэтэр,  натужно  ревя  двигателем,  полз по  метровой
разъезженной колее. Грязь из-под колес килограммовыми комьями  фонтанировала
в низкое небо, шлепалась на  броню, летела за шиворот, в лицо.  Больше всего
грязи попадало на шедшую впритык за ними машину девятки, и Артем заулыбался,
глядя,  как пехота материт дурака водителя. Потом водиле настучали по шапке,
и он отстал.
     Артем отвернулся, увидел валявшуюся на броне каску, вылил скопившуюся в
ней дождевую воду и надел: хоть шапка чистой останется.
     Ивенков толкнул его локтем в спину:
     -- Артем! Слышь, Артем!
     -- Чего?
     -- Закурить есть?
     -- Есть. Сейчас, подожди.
     Он полез  в нагрудный карман бронежилета, долго искал  курево и  спички
среди сухарей, сухого спирта, патронов и  еще бог знает чего. Наконец достал
помятую  пачку   "Примы",   вынул  две  сигареты,  одну  протянул  Ивенкову.
Повернувшись друг к другу и прикрывая огонек ладонями, прикурили.
     Сигарета в мокрых руках быстро размякла, стала пропускать воздух. Артем
сплюнул скопившийся на губах  табак,  прикрылся  каской  и  поглубже залез в
воротник  бушлата.  Ремень автомата он  намотал на  руку,  стоящую  на броне
станцию прижал ногой. Один наушник, слушая эфир, надел  на левое ухо, второй
задвинул  на  макушку.  В  эфире  ничего  не  было.  Артем пару  раз  вызвал
"Пионера", потом "Броню", но никто не  ответил, и он выключил станцию, чтобы
не сажать аккумуляторы.
     Медленно уплывавшее  назад  серое  чеченское поле, обложенное  со  всех
сторон  тучами  и туманом и не имевшее ни начала,  ни конца, навевало тоску.
Дождь мелкой изморосью плевался в лицо, стекал по каске и капал за воротник;
снизу, из-под колес бэтэра, в лицо летела жирная грязь.
     Артем  уже  был насквозь мокрый  и  грязный. Сырые, не державшие  тепла
перчатки  противно липли к рукам, короблый  воротник натирал кожу на  щеках,
броня резала спину.
     Бред  какой-то, идиотский сон. Что он  здесь делает?  Что он,  москвич,
русский двадцатитрехлетний парень с высшим юридическим  образованием, делает
в  этом чужом нерусском поле,  за тысячу километров от своего дома, на чужой
земле, в чужом климате, под чужим дождем? Зачем ему этот контракт? Зачем ему
этот  автомат, эта рация, эта война, эта грязь вместо теплой чистой постели,
аккуратной Москвы и нормальной, снежной, белой красивой зимы? Это что, сон?
     Нет, его здесь нет, по всем нормальным логическим законам его здесь нет