туда  нарочно  засадили  монополисты.  Курсанты  захохотали.  Степан Сергеич
опростоволосился,  понял это,  но объяснить  очевидный  факт  (сам  же видел
ржавые стволы!) не мог.
     До  начальства  все  это  доходило --  и об  американцах, и о  жестяных
городах в Америке. В  десятый раз открывалось личное дело капитана.  С какой
стороны ни глянь -- образцовый офицер. С происхождением спокойно -- ни отца,
ни матери, сестра и брат погибли в партизанском отряде, о чем в личном  деле
есть  соответствующий документ. На оккупированной территории  Степан Сергеич
не проживал, в плен не попадал, никто из родственников ни в  чем замешан  не
был  и  т. д.  и т.  п.  Кроме того, Шелагин "проявил  себя  с положительной
стороны"  в  боях, и  за этими невыразительными строчками  скрывался героизм
высочайшей пробы, потому что Степан Сергеич героем себя не считал и вроде бы
стыдился  рассказывать  о  своих  подвигах.  И  вообще Шелагин  --  существо
исключительное  по моральной стойкости. Водку  ненавидел, а  к женщинам  был
равнодушен,  вернее,  не  представлял  себе, как  это  можно  отважиться  на
что-либо, если женщина не связана с  ним узами брака. Роста  Степан  Сергеич
среднего  (сто  семьдесят  сантиметров),  лицо правильное,  как-то незаметно
красивое,  глаза   твердые,  возникающие  в  них   временами  суетливость  и
растерянность объясняются, конечно,  недостаточной образованностью. Воинская
одежда  сидит  на  Шелагине ладно,  а в особые  достоинства  можно  записать
феноменальную память на цифры, что в артиллерии немаловажно.
     Повадился ходить в  гости к Шелагину сосед его,  интендант Евсюков. Для
затравки поругает Евсюков генеральского сынка и ждет, что ответит ему Степан
Сергеич. А тот удивляется:
     -- Почему ж тогда много у нас несознательных? Игумнов этот... и другие.
Как, Вася, по-твоему, а?
     Евсюков  слушал с особым выражением  лица,  с особым  блеском в глазах.
Только у пьяных замечал Степан Сергеич такое восторженное  внимание к словам
собеседника. Сидит пьяный, слушает пьяного же  друга, и лицо его проясняется
восторгом  понимания, душа  упивается чужими словами, глаза горят торжеством
проникновения в чужие мысли, а душа волнуется,  трепещет,  ждет паузы, чтобы
излиться навстречу.
     Евсюков клонил голову к плечу, всезнающе улыбался.
     -- Вот ведь какое дело, Степан... -- Густые брови лезли на лоб, Евсюков
понижал голос:  -- Ди-а-лек-ти-ка. Понял? Что говорит вождь? Чем  ближе мы к
победе нового строя, тем острее классовая борьба, тем, естественно, и больше
классовых врагов. Ди-а-лек-тика.
     -- Получается,  -- выкладывал  как на духу  свои  сомнения Шелагин,  --
получается, что при коммунизме врагов будет полным-полно?
     --  Не  понимаешь  ты,  Степан, диалектики, --  вздыхал  Евсюков. -- Не
понимаешь. Не по-ни-ма-ешь.
     -- Кто ж, по-твоему, курсант Игумнов?
     Евсюков озадаченно думал и находил ответ:
     -- Он -- враг.
     -- Загнул ты, Вася... Сын генерала -- и враг?
     --  Не понимаешь ты, Степан. Завербовали твоего Игумнова на Западе, жил
он с батей в Берлине и в Варшаве... Там и завербовали.
     Обиделся Степан Сергеич.
     --  За дурака  ты меня принимаешь,  Вася?.. Какой же  он враг? Враг, он
тихарем  сидеть будет, словечка лишнего не скажет, а ты -- враг...  В особый