Городской  театр  извещал  о  скором  спектакле ("Ричард  Второй"),  до
электрички  еще  далеко, Бузгалин  проник  внутрь  бывшего  Дома культуры, в
котором  некогда  играл  Ваня  Кустов,  ныне тоже  прильнувший  к  искусству
(Малецкий  разузнал). Пользовали его поначалу на бессловесных ролях, а потом
присмотрелись, стали поручать  и говорливые. Мистер Эдвардс о  Шекспире знал
понаслышке, отставной полковник  Бузгалин кое-что почитывал  на досуге  и  в
полутьме  храма  искусств с  интересом смотрел и слушал. Сцена была клеткой,
люди еще не напялили на себя театральные шкуры, но по тому, как стояли и как
сидели, видно было,  у кого львиный рык,  кто подобострастно подтявкивает, а
чья походка предвосхищает змеиное шипение. Вдруг все задвигались,  мужчина в
пиджачке  топнул  ногой,  все  умолкли,  и  парень в  свитере произнес  чуть
подвывая:
     - Ответь ей "Pardonnez-moi", король.
     Вместо короля заговорила женщина - страстно, дерзко,  гневно,  взывая к
справедливости,  обличая,  -  голосом  Анны  говорила,  бросившей   когда-то
Бузгалину: "Это ты накаркал!"
     Нет, от игры словами нас уволь!
     О злой, посредством языка чужого
     Двусмысленным ты сделал это слово! -
     Король, тебя мы просим об одном:
     Скажи "прощу" на языке родном,
     Твой взгляд смягчился, дай устам смягчиться;
     Пусть в сердце чутком слух твой поместится,
     Чтоб, вняв мольбам, от сердца полноты,
     "Прощу" ответил милостиво ты.

     Кого  королем  назначили  -  неизвестно,  ответил  ("Но  встань   же!")
страдающей горлице  человек  неопределенных  лет, и Бузгалин  узнал Кустова,
приподнялся и  двинулся к выходу,  а вслед ему неслись  укоры неземной  Анны
("Ты - бог земной!") и запальчивый тенорок Кустова:
     Но за вернейшим братцем, за аббатом,
     За этой всей достопочтенной шайкой,
     Как гончий пес, сейчас помчится смерть. -
     Погоню, дядя, отряди немедля,
     Пускай их ищут в Оксфорде и всюду.
     Ах, только бы их разыскать смогли, -
     Изменников сотру с лица земли.
     Счастливый путь, мой благородный дядя. -
     Кузен, ступайте. Мать вам жизнь спасла,
     Служите ж нам, не замышляя зла.

     Было, было еще время - дождаться Иванушку,  который станет провожать ту
женщину, сказать ему...
     Нечего  было сказать, да и  надо ли  говорить. Все  сказано,  все давно
сказано,  в  минуты  их  знакомства, еще  до того, как  начал  брат Родольфо
странствовать,  дабы  убедиться и  в  бездействии Бога, и  в том,  что  Бог,
сотворивший мерзости мира, дал людям право  самим определять судьбу свою. На
себе  решил  познать  судьбы  людей  брат Родольфо,  приступив  к  решающему
эксперименту в лаборатории при монастыре.
     Пестик в руке его уже навис над ступкою, когда раздался едкий голос: