врожденная особенность.
     По  крайней мере три  человека  за столом  читали тот  эрзац уголовного
дела, что получили они от следователя, и председатель показал соседям справа
и слева нечто любопытное и лично его взволновавшее. Соседи согласно кивнули,
последовал вопрос:
     - Среди ваших друзей и знакомых есть такой - Мартин?
     Ни на  секунду не задумавшись, Кустов  ответил отрицательно  -  прежним
тусклым,  бесцветным  голосом.  И  продолжал  спокойно  сидеть:   ноги  чуть
расставлены, руки на коленках.  И  удивленно  повернул голову направо, когда
вышедший из-за спины  его Бузгалин подтянул к себе стул, сел рядом и  принял
ту же позу, скосив на него глаза. Оба молчали.  Застыли  и  люди за  столом.
Настала тишина, и в ней  - два  безмолвствующих  человека, от которых тишина
исходила угрозою, предвестием  взрыва.  Рука  Бузгалина чрезвычайно  бережно
протянулась к  плечу Кустова, но не притронулась, а как бы попорхала, прежде
чем коснуться. И глаза обтекающе  смотрели, глаза силились что-то спросить у
кожи, туго натянутой на черепе соседа...  Глаза  смотрели, и под оживляющими
струями взора в пустыне проснулась вроде бы заглохшая жизнь, трава пробилась
на  холмиках  макета, вода  заполнила  искусственные  русла, посреди  песков
забили  ключи,  быстро  образуя  зеленеющие  оазисы, а  в  шелесте  внезапно
выросшего   леса  послышалось  пение  райских  птичек,   располагающее   его
обитателей к жалости и смирению... Что-то стало меняться в Кустове... Все за
столом напряглись, стараясь понять, что же все-таки изменилось в человеке, и
увидели,  а  затем  и  услышали тот  протяжный зевок и хруст,  что  издается
человеком, когда на  него  нападает  сонливость  и он  испытывает удушье  от
недостатка воздуха. Внезапно обострились черты лица и стали отчетливы скулы,
подбородок и  глазницы, из которых  полился  сразу померкший  свет, и  вдруг
послышался голос подсевшего к нему человека, который вопросил  по-английски,
как  выяснилось  позднее,  после  тщательного   прокручивания  магнитофонной
записи, до сих пор хранящейся в архивах госпиталя:
     - Брат Родольфо, ты ли это?
     -  Я!  - разрыдался внезапно Кустов,  и слезы обильно  потекли, а плечи
сотрясались от  волнений и перенесенных мучений, и успокаивающая  рука брата
Мартина,  погладив  затылок,  возложилась  на страдающее  темя. -  Я... - со
всхлипом  продолжал Кустов. - Брат мой, куда я попал?.. Я  был  в темнице, я
помню это, но ты же меня тогда вызволил из нее...
     - Да, вызволил... - повторил брат Мартин и сам заплакал от сострадания.
- А потом предал тебя! Мне воздастся за это!  Простишь  ли ты меня, брат мой
любимый? Никого у меня нет, кроме тебя!
     - А где мы, где мы? - рыдал брат Родольфо, озираясь и поражаясь, и брат
Мартин ответил:
     - Мы на свободе... Мы вновь  пойдем сражаться за Высшую Справедливость!
И мы победим! - заключил он по-португальски.
     Он  прижал  его  к  себе  и стал оглаживать;  трепетные пальцы  любовно
прикасались к лицу Родольфо, и каждая морщинка,  каждая складочка  причиняли
пальцам  боль утраты того  времени, когда  оба  они  были  еще в монастыре и
рядышком сидели в скриптории, наслаждаясь  латынью. Три  продольные линии на
лбу Родольфо заставили Мартина сокрушенно покачать головой, но истинную боль
доставила ему вмятина на черепе.
     -  Брат  мой!  Кто  нанес тебе это увечье? Почему меня не было рядом? Я
тебя не уберег, мне и за то воздастся!