уме всю  разведсеть Южной и Северной Америки и брошенным в  джунгли далекого
от Москвы города, все могло случиться; такой человек, нагруженный свинцовыми
адресами,  камнем  идет  ко  дну, как  только  обрезается над  ним поплавок,
случайность  смерти становится такой же  очевидностью,  как  луна, звезды, и
полиция отвратила  его от неминуемого. Он благодарно пожал  руку подленькому
ладному  молодчику, теплым взглядом простился со стенами  и полом,  вскользь
поинтересовавшись, составлен ли протокол и есть ли  вообще  какие-либо следы
пребывания брата Мартина в узилище этом...
     В отеле с недоумением воззрились на него; кто-то еще вчера вечером - от
его и  его друга имени - отправил вещи в аэропорт. "Да, да, расплатились..."
Бузгалин сел в парикмахерское кресло;  почти спеленутый в белую простыню, он
не  мог  заголить кисть  и глянуть  на  часы, глазами  искал настенные,  они
оказались отраженными зеркалом, и,  мысленно  перекрутив стрелки, он наконец
определил точное время - как  раз  тот  момент,  когда  в  комнате,  которую
условно  можно  назвать приемной,  два  сержанта плоскими  кончиками пальцев
ощупывали  снятое с уже голого Кустова белье... Еще десять, пятнадцать минут
- и провернется одинаковый  для всех камер универсальный  ключ, майор Кустов
окажется заточенным в следственную тюрьму КГБ...
     И в тюрьме  той, отвечая на  вопросы  дознавателя,  вышагивая  длинными
ногами короткие километры камеры,  собственноручно исписывая листы отчета  о
командировке,  питаясь баландой, знакомой ему по столовкам рабочего  поселка
на  Урале, он продолжал, в озарении снов, вразумлять народы Европы,  которая
никак не могла, взбаламученная, утрястись, потому что раздиралась  гордынями
отцов мира  и  церкви. Континент,  что ни  говори,  был  все-таки переполнен
страждущими и  алчущими  людьми, которые  тайно вожделели  бедствий на  свои
головы и с показным смирением встречали повальные болезни.
     Зима настала  для  Ивана  Дмитриевича  Кустова,  теплокровные  животные
попрятались в  норах,  кое-кто  пребывал  в спячке, журавли улетели в теплые
края, синичек  не видать,  а  утки  пронеслись с шумом и скрылись;  рептилии
свились  в застывший  комок,  лишь  покрытые густой  шерстью клыкастые звери
защищали свое  право на жизнь да  неизвестно где и кем пригретая африканская
кобра,  водящаяся  в  окрестностях  Кейптауна и  от  всех  подобных ей  кобр
отличавшаяся тем, что не  вонзала зубки в мясную мякоть врага, а оплескивала
его  ядовитой  слюной,  -  эта  змеюка  вымазывала  десятки  листов  отчета,
уничтожая полковника Бузгалина, то  есть не  его самого, а дядюшку Жозефины,
который, племянницей привлеченный к работе  во благо СССР, на деле  является
пособником  американского  империализма,  руководящую  и  направляющую  роль
партии отрицает, издевательски  относится к народным массам, не признавая за
ними  разумного  и  созидательного  начала.  Люди, то  есть  народы,  должны
обманываться, они не достойны вдохновляющих примеров служения, поскольку все
погрязли в мелочной суете, - так проповедовал этот дядюшка, по недоразумению
оказавшийся в одном стане с истинными борцами за мир во всем мире...
     Когда Бузгалину показали эти строчки, наполненные ненавистью к нему, он
пожал  плечами; гадал, вспоминал,  сопоставлял  приводимые Кустовым фразы  с
теми  беседами,  что вели они  в Лиме  и  Мельбурне, Джакарте и  Праге, -  и
приходил к изнуряющей мысли:  это же  накануне  Страшного суда  винится брат
Родольфо!  На него  разрешили глянуть - через глазок тюремной камеры. Кустов
сильно  исхудал,  но  не  казался  подавленным;  майор  читал  газету  очень
заинтересованно,  его вроде  бы не  страшило наказание, а оно близилось:  на
одну  чашу весов положили старые  заслуги нелегала, на  другую  взгромоздили