За  археологами  пришел самолет, они и полетели с  ними; там, в салоне,
Кустова  стал бить  озноб,  участилось  дыхание, дважды терял  он  сознание,
что-то бормотал, судорожно стискивая руку сострадательной девушки... Он, как
и все люди  далеких веков, искал частичку  вселенной,  к которой можно  было
притулить душу свою исстрадавшуюся, - женщину искал,  прощая ей  греховность
за  то,  что  более  сладкий  грех  обладания  ею  звал  к  многократному  и
спасительному покаянию.  Такие  женщины и  стали пересекать  пути  странника
Родольфо. Верная  ослица  завела его однажды в густой  лес, где он  встретил
заготовителей  угля, подвозивших деревья к костру, и один из угольщиков взял
с собою на работу дочь свою, глаза ее воткнулись в Родольфо копьем, стрелой,
пущенной  не наугад, а после  продолжительного прицеливания,  потому что она
попала  бы  прямо в  сердце, не  будь  надломлена жестким  ребром. В славном
городе  Кёльне,  протискиваясь  сквозь  уличную  толпу и  одаряя  нищих  тем
немногим,  что содержал его  кошелек, он  почуял вдруг на бедре своем чью-то
руку,  норовившую через  одну  из прорех  рясы залезть в и без того  скудный
карман монаха, он схватил  ее  выше локтя, чтоб  подтянуть  к себе воришку и
отчитать его за богомерзкий поступок, но пальцы уже не могли сжаться, потому
что  их  ласкало  нечто  теплое  и  покатое,  источающее  жар,  взывающее  к
милосердию  и стрельнувшее  в него огнем  желания,  опалившее  затем изгибом
плеча,  мелькнувшего  в  полуразодранной  одежде  воровки,  и брат  Родольфо
расплакался,  потому  что  всесилие   беса  не  знало  границ.  Принужденный
монастырем к целомудрию,  он  лелеял мечту о встрече с женщиной, с грешной и
величественной дамой сердца,  которой будет тайно поклоняться до  конца дней
своих, и с женщиной этой познакомил его брат Мартин, успевший побывать в тех
странах, которые простирались на много веков дальше.
     Много   чего  повидал  он  в  те  десятилетия,  когда  был  оруженосцем
странствующего рыцаря (по имени Мартин). Не раз въезжали они в ворота замков
и слушали песни трубадуров, которым внимали и дочери владетельных  особ.  Но
вот однажды заблистал на солнце золотой шлем, водруженный на  шпиль замка  и
приглашавший  рыцарей  отдохнуть от странствий  и  битв,  еще  немного  -  и
показались  башни,  но  когда рыцарь Мартин всмотрелся в  щит на воротах, он
попридержал коня, а затем, скорбно  поникнув головой,  повернул  обратно. На
робкий вопрос  оруженосца ответил со  вздохом: "Там - она...", и  сколько бы
потом обличий ни  менял Родольфо,  он всегда помнил о  даме  сердца, которая
томится в неизвестном отдалении, и даму эту миновало бесовство...
     С самолета  на поезд, в  Буэнос-Айресе  отмылись  и  отгладились,  куда
дальше  - Бузгалин  не знал,  и еще  в  самолете  пришла  мысль:  если вдруг
разобьемся, то так в Москве и не  узнают,  что с  ними, потому что по следам
его  до  Одуловича  можно добраться, до Лимы,  пожалуй,  тоже  (если  хорошо
потрясти Жозефину и Гонсалеса),  но уж про озеро Титикака - никто не узнает,
и  долгие года  Бузгалин и Кустов  будут числиться без вести пропавшими  или
предателями. Единственный шанс - связаться со здешним резидентом. И поневоле
думалось о московском начальстве: какие бы дурости ни проявляло оно, уже то,
что  где-то  далеко от этого  континента люди одного языка с  тобой  о  тебе
думают на том же языке - это уже  вселяло надежду и всегда придавало поискам
даже  блошиного  номера  в  зачуханной гостинице  смысл  великий,  мирило  с
шалостями помощников. Сейчас же - от Кустова испытывались тяготы величайшие,
у него стали обнаруживаться дурные мужские привычки: по мелочам придирался к
официантам, с проклятьями проверял поданные за обеды в номере счета, устроил
бучу, найдя  ошибку,  обзывал горничных  нехорошими  словами,  не  делая,  к