объявлена повсюду, и кто первым ее поднял - уже не понять и не высчитать, но
американцы догадались о каком-то чрезвычайно важном мероприятии, затеваемом
Советами, и подняли на ноги всю агентуру. И как не догадаться, если сам
посол Кубы уже около 14.00 был в аэропорту - на тот, без сомнения, случай,
если кого-либо попридержат на контроле. Узнав о столь раннем прибытии посла,
американцы, вероятно, и заподозрили что-то. Но кубинцы-то - какого черта
баламутят воду? Никто ведь не знает, что рейсом этим полетят два
американских гражданина, которым эта суета противопоказана.
Последний звонок прояснил все окончательно. "Джек, рада тебя слышать...
- промурлыкала секретарша консульского отдела американского посольства. - А
видеть не могу, дорогой. У нас тут аврал, и если так уж хочется повидаться,
то давай после шести, когда страсти улягутся..."
Не зря, значит, посол Кубы в роли то ли прикрытия, то ли обеспечения, и
когда никого при посадке в "Ил-18" не задержат, американцы станут
разыскивать в Перу двух спугнутых ими граждан, приметы, возможно, уже
разосланы. Аппарат ЦРУ здесь обширный, люди расставлены повсюду, искать
будут сперва по гостиницам, а затем прочешут всю страну. Бежать! Немедленно.
Но - куда?
Куда и когда - за него решил Кустов, сбежавший из гостиницы. Бузгалин
нашел его, дрожащего от страха, на вокзале, уже под вечер. Взял за руку,
увел к океану, положил на песок, сел рядом, надеясь на рокот волн, на берег
этот набегавших и пятьсот лет назад, и вчера. За те сутки, что прошли со
встречи брата Родольфо с братом Мартином на холме невдалеке от Бриндизи,
Кустов насыщался и напитывался словами и образами, как подрастающий ребенок,
с тем отличием, что скакал - день за днем - в развитии от года к году. Когда
начался прилив, Бузгалин оттащил Кустова от наползающей белой бахромы волн,
пристроил его тело к разъеденной солью лодчонке, гладил по головке,
приговаривал что-то колыбельное, помогая ему одолевать ужасы средневековья,
когда люди, уже пообщавшись достаточно, исходив вдоль и поперек свою страну
и чужую, уразумели собственную подлость, мерзость, увидели бездну, которая
разверзлась, которая манила; существование в мерзости становилось уже
нетерпимым, и брат Родольфо был одним из тех, кто спасал человечество от
укусов населявших его зверей, насекомых, гадов; грех и покаяние владели
умами; исповедь напоминала судебный процесс, в котором человек обвинял сам
себя; отделение овец от козлищ не сулило овцам ни спасения, ни прощения;
человечество же исторгало из себя чудовищ, грызших изнутри его черепную
коробку, художники и скульпторы рисовали и ваяли страшных
птицепресмыкающихся, с уродливой ухмылкой смотрят они до сих пор с гравюр,
мозаик и фресок, капителей церквей и храмов; под перьями монахов заглавные
буквы рукописей превращались в фигурки скалящих зубы драконов, а невиданные
никем растения обвивали кривые и стройные пьедесталы букв; первые картографы
в очертаниях некоторых стран видели рыкающих львов, а моря рисовались
обязательно со змеями, длиной от Британии до Африки; пасти левиафанов готовы
проглотить всю Европу, сцены Страшного суда с грешниками, имя которым
легион, украшали порталы соборов, в ходу были миниатюры, изображавшие
смерть, простертую над миром; ангелы трубили, возвещая конец света,
праведники отделялись судом от грешников в пропорции, не сулящей рая никому;
осужденные понуро плелись к котлам с кипящим маслом; души человеческие
терпели поражение за поражением, даже если за них заступалась сама Дева
Мария; демоны пожирали эти души на капителях церквей; все было грехом, даже