И не ошибся.
Письмо было напечатано на бланке уже знакомой Петру Ивановичу
организации, и телеграфный адрес и расчетный счет указывались в углу,
наверное, для того, чтобы все, имеющие с ней дело, знали - по какому счету
им придется платить...
Подболотов скользил глазами по бланку, словно жук-водомерка по воде:
не касаясь глубин, а в голове его уже троекратно, как на вече
новгородском, повторилась формула "свободное волеизъявление". Неизвестно
откуда она всплыла, но ой как соответствовала мгновению, потому что
бланком предписывалось Подболотову "в двухдневный срок со дня получения
подготовить свои соображения по методам отделения хляби от тверди вообще и
по завершению строительства Вавилонской Башни, в частности".
На этом директивная часть письма кончалась и другим шрифтом было
перечислено приложение: Библия, Книги священного Писания Ветхого и Нового
Завета в одном томе общим объемом 100 (сто) печатных листов.
И подпись на письме была - короткая, но вразумительная.
- Понятен материальчик? - нарушил молчание лысый.
Подболотов поднял со стола том.
Он лег в руку приемисто, как парабеллум (не раз и не два спасала
Подболотову жизнь эта немецкая побрякушка), и с неожиданной тоской
Подболотов подумал, что за последнее время редко держал книгу в руках,
отвык уже, и что сейчас вот, с книгой, он похож на хвастунишку Кэто или
как его там - сунул голову в чужую рисованную шкуру с шашкой в руке и
надеется, что вылетит из объектива птичка и донесет куда надо добрую весть
о боевом парне на коне и под знаменем...
Подболотов раскрыл том.
На титульном листе зиял фиолетовый штамп "Изменения не сообщаются", и
гриф стоял "Совершенно секретно особой важности". А ниже черным по белому
бросалась в глаза надпись: "Перевод с еврейского".
Подболотов в испуге захлопнул том.
- За два дня не успею! - Подболотов положил книгу на стол. -
Больше тысячи страниц.
- Тысяча триста семьдесят! - уточнил лысый. - И час в час за ответом
прибудет вертолет. Я привезу Вам другую пластинку - эта слишком тихо
играет... Привлеките Дудина - он в курсе.
Он повернулся и обратным порядком - сначала сам, потом портфель -
исчез за дверью. Подболотов выглянул в окно. Мир был обычен. Свирепый
буран прижимал к земле высокие чувства, даже огни электросварки фиолетово
стелились понизу, как будто на снегу вдруг расцвела трава-валерьянка.
И только длинный человек - фаллический символ в ондатровой ушанке,
вертикальный, как перст судьбы, не вписывался в эту двумерность, нарушал,
пренебрегая реализмом, планиметрию пространства. Но и он медленно
удалялся, подволакивая ногу за ногу...
Подболотов вернулся к столу.
Не сон ли это?
Но, словно кусок чистого неба, голубела на столе диковинная книга.
"Глаз бури" - вспомнил Петр Иванович тайфун в Иокогаме. Но зачем? Зачем?
И почему намек этот грубый - "перевод с еврейского"?
А как же тогда Кирилл и Мефодий?
Уж не хотят ли проверить его, Подболотова, отношение к этим инородным