Сенокос, однако.
     Так и разогнал. Идут в хату, а Славинка и спрашивает чуть не шепотом:
     -- Ты, Валдушка, что же, не в первой раз баннушку видишь?
     -- А будто ты в первый?! Ты помнишь, как в прошлые разы парился? Забыл?
Пьяный  был,  говоришь? Да  я вас каждую  неделю разгоняю! Сидят  пол  ночи,
бухают, ржут.  Как выпьешь,  так  забываешь  все.  Ты  давай-тко,  с  эвтими
суевериями  завязывай!  Кто  опосля Купалы  в избу русалку притащил? Лыка не
вязал, а все туда  же -- невесту, мол,  себе нашел, влюбился! А она на лавке
сидит, и с  нее вода течет! А  с лесовиком?  Это  я тебя после запоя из лесу
волок,  а  ты  говорил  --  давай  , мол, друга моего с  собой  заберем! Это
лешего-то! А с водяными? Вся деревня ругалась -- вы ведь тогда чуть всю рыбу
сивухой  своей не  потравили. Ежели бы ты тогда пораньше протрезвел  -- ведь
утоп  бы совсем!  Я уж про  шашни твои с кикиморами  говорить  тебе не буду.
Вона, у Мишаньки  спроси, он их после гнал -- насилу выгнал.  Приглянулся ты
им, вишь-ли!  Завязывай, говорю по-хорошему, с ентими пережитками  прошлого!
Не ровен час -- упырей  домой в собутыльники притащишь, прости, Господи!  Ну
да ладно, не серчай! Пойдем, кашки поешь.
     Вот и все. Вот  вам и гомеопатия.  Такие  вот  суеверия с мракобесиями.
Простые деревенские будни.



     Ересь никонианская

     Случай этот  был со мной по осени, по самому началу,  аккурат на другой
день, как Еремеевна померла, Царствие ей небесное. Бабки в деревне собрались
обмывать покойницу по обряду.  Мы, ясное дело,  тоже  на работу не вышли  --
председатель на такое выходные выделил.  Вот сидим, кто где, курим грустные.
Ничем не занять ся, все  с рук валится. Одно слово -- горе в доме -- событие
неординарное. Мы с Валдушкой -- у байны  -- смотрим молча на веселое  место.
Меж  нами четверть, огурчики, луковиц пара да соли щепоть. Так и коротаем. Я
первым мораторию на  произношения нарушил,  говорю:  "Да, баушка, вот  те  и
Юрьев день." -- к чему и сказал, сам не знаю. Тут Валдушко огурчиком занюхал
шумно,  рядом со стаканом положил  его аккуратно, полез в кисет за махоркой.
"Хорошая баушка  была,  -- говорит, --  Еремеевна. Что ей угораздило  вдруг?
Как-то теперь без нее? Петь-то кому?" Я в ответ: "Радиво сделай себе!" Опять
-- к чему  сказал, то ли не в то горло пошла? Валдушка говорит: "Хорошо дело
радиво,  а  человека-от  не заменит." "Твоя  правда, -- говорю,  -- Извиняй,
съязвил некстати."
     Налили еще. Хотел сказать:  давай, мол,  за фольклору, ан смолчал -- ну
на хрен, думаю, чей-то седни с языка лезет -- принял без комментариев.
     "А радиво, -- Валдушко говорит, -- что бы не  сделать. Вон хоть  с мово
комбика,  на чердаке лежать должон." "Окстись! -- говорю, -- какой комбик! В
позату зиму, в морозы лютые, в печи пожгли." "Да ну! -- Валда аж вскочил, --
Как пожгли?! Ты  что?!  Мой комбик!"  "Твой  комбик  --  ты  и  принес. Вот,
говоришь,  братцы, от  сердца отрываю! Али запамятовал?.." "Не помню такого.
Не было... Ну ладно,  а динамик где? Ямаха  ведь!"  "Про динамик не знаю, --
говорю, -- Ты вроде как без динамика в печь пихал."
     Схватил Валда огурец, убежал. Я себе еще налил-выпил.
     Гляжу  -- идет Валда, улыбается, несет плюшку. "Вот, -- говорит, -- цел