обосновывает их индивидуальность. Время предполагает взгляд
на время. Оно, таким образом, не подобно потоку, это не
какая-то текучая субстанция. Если эта метафора смогла
сохраниться от Гераклита до наших дней, это означает, что мы
неявно помещаем в этот поток кого-то, кто наблюдает его
течение. Мы делаем это уже тогда, когда говорим, что поток
rewer, поскольку это предполагает представление - там, где
нет ничего, кроме вещи, целиком внешней по отношению к самой
себе, - чего-то "внутреннего", или некоей индивидуальности
потока, раскрывающейся вовне в своих проявлениях. Но стоит
мне ввести наблюдателя, следует ли он за потоком или на
берегу реки следит за ее течением, - временные отношения
переворачиваются. Во втором случае уже истекшие массы воды
не следуют в направлении будущего - они тонут в прошлом; на-
ступающее (1 a-venir) находится в стороне источника, и время
не приходит из прошлого. Не прошлое продвигает настоящее, и
не настоящее продвигает будущее в бытие; будущее не
предуготовлено позади наблюдателя, оно замышляется (se
premedit) перед ним, подобно грозе на горизонте. Если
наблюдатель, находящийся в лодке, следует по течению,
конечно, можно сказать, что он спускается с потоком
навстречу своему будущему, но это будущее - новые пейзажы,
ожидающие его в пойме реки, и течения времени - это уже не
сам поток: это развертывание пейзажей перед движущимся
наблюдателем. Время, следовательно, - это не какой-то
реальный процесс, действительная последовательность, которую
я бы только регистрировал. Оно рождается из моей связи с
вещами. В самих вещах будущее и прошлое пребывают в своего
рода вечном пред- и постсуществовании; вода, которая
проследует мимо завтра, в настоящий момент уже есть - у
своих истоков, и только что прошедшая тоже есть - немного
ниже, в долине. То, что прошло или в будущем для меня,
присутствует в мире. Часто говорят, что в самих вещах
будущего еще нет, прошлого уже нет, а настоящее, строго
говоря, представляет собой некий предел, как будто время
проваливается. Вот почему Лейбниц мог определить мир как
mens momentanea, и вот почему св. Августин говорил о
необходимости для конституирования времени, помимо наличия
настоящего, своего рода наличия прошлого и наличия будущего.
Но вдумаемся как следует в то, что они хотят сказать. Если
объективный мир не способен нести время, это не значит, что
он в каком-то смысле слишком тесен, что мы должны добавить
ему грань прошлого и грань будущего. Прошлое и будущее не
существуют иначе как в мире, они существуют в настоящем.
Бытию самому по себе для того, чтобы стать временным ;
бытием, недостает небытия - "впрочем", "некогда" и "завтра"
. Объективный мир слишком полон, чтобы дать место времени.
Прошлое и будущее как таковые извлекаются из бытия и
тяготеют к субъективности, чтобы найти в ней не какую-либо
реальную поддержку, но, напротив, возможность небытия,