сама по себе философия  и истина мало кого  интересуют. Кружковой отсебятине
г. Богданова  всегда отдадут предпочтение перед замечательным и оригинальным
русским   философом  Лопатиным[3].  Философия   Лопатина  требует
серьезной  умственной  работы, и  из  нее  не вытекает  никаких  программных
лозунгов,   а   к   философии  Богданова   можно   отнестись   исключительно
эмоционально,  и  она  вся укладывается в  пятикопеечную брошюру.  В русской
интеллигенции    рационализм    сознания    сочетался    с    исключительной
эмоциональностью и с[о] слабостью самоценной умственной жизни.
     И  к  философии,  как  и  к  другим  сферам жизни,  у  нас  преобладало
демагогическое  отношение:  споры философских направлений  в интеллигентских
кружках   носили   демагогический  характер   и  сопровождались  недостойным
поглядыванием  по  сторонам с  целью  узнать,  кому  что  понравится и каким
инстинктам  что   соответствует.  Эта  демагогия  деморализует   душу  нашей
интеллигенции и создает  тяжелую  атмосферу. Развивается моральная трусость,
угасает  любовь  к  истине  и  дерзновение  мысли. Заложенная в душе русской
интеллигенции жажда справедливости на земле, священная в своей основе жажда,
искажается. Моральный пафос вырождается в  мономанию. "Классовые" объяснения
разных идеологий и  философских учений  превращаются у марксистов в какую-то
болезненную навязчивую идею.  И эта мономания заразила у нас  большую  часть
"левых". Деление философии на "пролетарскую" и  "буржуазную",  на "левую"  и
"правую", утверждение двух истин, полезной  и  вредной, -- все это  признаки
умственного,  нравственного  и общекультурного  декаданса. Путь этот ведет к
разложению  общеобязательного  универсального  сознания, с  которым  связано
достоинство человечества и рост его культуры.
     Русская   история  создала  интеллигенцию  с  таким  душевным  укладом,
которому противен был объективизм и универсализм, при котором не  могло быть
настоящей любви к объективной, вселенской  истине  и ценности. К объективным
идеям, к универсальным нормам русская интеллигенция  относилась недоверчиво,
так  как  предполагала,  что  подобные  идеи  и  нормы помешают  бороться  с
самодержавием  и служить "народу", благо которого  ставилось выше вселенской
истины и добра. Это роковое  свойство русской интеллигенции, выработанное ее
печальной историей, свойство, за которое должна ответить и наша историческая
власть, калечившая  русскую  жизнь и роковым образом толкавшая интеллигенцию
исключительно на борьбу против политического и экономического гнета, привело
к тому, что в сознании русской интеллигенции европейские философские  учения
воспринимались   в   искаженном   виде,   приспособлялись   к   специфически
интеллигентским  интересам,  а  значительнейшие  явления  философской  мысли
совсем  игнорировались. Искажен и к домашним условиям приспособлен был у нас
и научный  позитивизм,  и  экономический материализм, и  эмпириокритицизм, и
неокантианство, и ницшеанство.
     Научный   позитивизм   был  воспринят  русской  интеллигенцией   совсем
превратно, совсем ненаучно и играй совсем не ту роль, что в Западной Европе.
К "науке" и "научности" наша  интеллигенция относилась с  почтением и даже с
идолопоклонством,  но под наукой понимала особый материалистический  догмат,
под  научностью  особую веру,  и  всегда  догмат и  веру,  изобличающую  зло
самодержавия, ложь буржуазного мира, веру,  спасающую народ или пролетариат.
Научный позитивизм, как  и все западное, был воспринят в самой крайней форме
и превращен не  только  в  примитивную метафизику,  но  и  в особую религию,
заменяющую все прежние религии. А сама наука  и научный  дух не привились  у
нас,  были восприняты  не широкими массами интеллигенции, а лишь  немногими.