своего рода вытесненным унижением того, кто ее разделяет или применя-
ет? Ведь подобного рода снижение другого автоматически как бы повы-
шает в ранге того, кто это делает. В результате создается обширное поле
подозрительности, способствующее превращению замыслов и ценностей
в блики, иллюзии, оптические миражи.

Исследования М. Вебера, на которые своей генеалогией морали
повлиял Нищие, показали, что конкретные генеалогические анализы
последнего только частично могут быть оправданы. Так, например,
подчеркивает Вебер, по отношению к буддизму Нищие попал впросак,
так как "буддизм совершенно неподходящий объект для распространения
на него генеалогической схемы, предложенной им" ". Дело в том, что
буддизм - "религия спасения интеллектуалов, последователи которой
почти без исключения принадлежат к привилегированным кастам", и
поэтому ничего общего с моралью, основанной на мстительных чувствах
низших групп, она не имеет. Но иначе обстоит дело с иудаизмом, в
отношении которого, как признает Вебер, Нищие оказался прав, пусть
только частично. "Религиозное чувство, - пишет Вебер, - выраженное
в псалмах, преисполнено жаждой мести". И вывод Вебера таков:
"Несмотря на то, что считать чувство мести собственно решающим
элементом исторически сильно меняющейся иудейской религии было бы
сильнейшим искажением, нельзя все-таки недооценивать его влияние на
своеобразие этой религии" ".

Значение реакции Вебера на ницшевскую генеалогию состоит в том,
что ему удалось убедительно показать многообразие импульсов и моти-
вов деятельности людей в истории. Благодаря этому ограниченность
генеалогического подхода в духе Нищие была преодолена, а тем самым
было поставлено под вопрос и само отождествление научности с редук-
ционизмом в гуманитарном знании. В основе фундаментальной редукци-
онистской предпосылки "школы подозрения" (выражение Рик„ра) лежит
исключение из антропологического и онтологического горизонтов кате-

54                          Hcropuk в nouckax метода

гории доверия. Действительно, дискурс подозрения по меньшей мере
ограничивает возможности человека как существа, способного и к дове-
рию. И в этом смысле освобождение, на которое он претендует, развивая
дискурс подозрения, скрывает в себе угрозу нового закрепощения. Сама
способность к спонтанному доверию может стимулироваться в культуре,
а может и подавляться. И, конечно, любой дискурс направлен на само-
поддержку, тиражируя ту позицию, с которой он ведется и организуется.
Речи "подозревателей" не могут не усугублять общей атмосферы подоз-
рения. И наоборот: речи доверия укрепляют установку на него, в том
числе и в эпистемологических диспозициях, распространяя климат дове-
рия, без которого человек как субъект истории лишен полноты и подлин-
ности.

Надо спросить у постструктуралистских освободителей-радикалов: а
то, куда меня выбрасывает моя критика стратегии власти, проведенной в