- ...И гулял бы взад и вперед между овощными грядами! - воскликнул  г-н
фон Мюнхгаузен.
   - И слушал бы только,  как  из  соседнего  кегельбана  раздается:  "Все
девять!" или "Промазал!" - вздохнул старый барон.
   - Это была бы настоящая реставрация Германии! - с энтузиазмом  заключил
гость.
   - Во имя всех святых! - воскликнул худощавый человек, вошедший во время
этих разговоров, - ведь мы все еще не узнали того  слова  правды,  которым
ваш дед лишил жизни триста человек!
   Г-н фон Мюнхгаузен посмотрел на карманные часы и сказал со свойственным
ему тоном превосходства:
   -  Сегодня,  пожалуй,  будет  уже  поздно.  Значит,  завтра,  с  вашего
разрешения...
   Он встал, взял свечу и вышел из комнаты, пожелав всем доброй ночи.
   - Зачем вы его прервали, учитель! - с досадой обратился старый барон  к
худощавому. - Такого человека, с  таким  всеобъемлющим  кругозором  нельзя
прерывать посреди речи: ведь он мог  сказать  что-нибудь  занимательное  и
поучительное; без  вас  мы,  может  быть,  в  конце  концов  дошли  бы  до
правдивого слова его дедушки.
   -  Не  браните  меня,  благодетель,  из-за  этого  барона  Мюнхгаузена,
которого невзначай закинуло в ваш  замок,  -  ответил  худощавый.  -  Этот
неутомимый говорун и рассказчик может вывести  из  терпения  всякого,  кто
привык к краткости и  лаконичности:  ведь  он  постоянно  перескакивает  с
пятого на десятое. Краткость же, выразительная краткость спартанцев -  это
колчан с большим запасом стрел, в котором, во-первых...
   - Довольно, довольно, учитель, - прервал его  старик,  бросив  на  него
двусмысленный взгляд. - Почему вы пришли сегодня так поздно?  Мы  уже  все
съели.
   Учитель Агезилай посмотрел в угол комнаты, где стоял  небольшой,  бедно
накрытый стол. На тарелках лежали косточки съеденной курицы.
   - Я впопыхах никак не  мог  нарезать  достаточно  тростника  для  своей
постели, - ответил он. - Поэтому я явился  сюда  уже  после  ужина  и  мне
придется удовольствоваться дома своим черным супом.
   Он зажег ручной фонарь, поплотнее натянул на плечи грубую,  разодранную
пелерину, которую носил взамен кафтана, и удалился, отдав вежливый  поклон
барону и барышне.
   Старик оглянулся по сторонам и пробурчал:
   - Другого подсвечника нет?
   Затем он вынул из стенного шкапа огарок, всунул его в горлышко  бутылки
и с этим приспособлением в руках тотчас же вышел из комнаты, погруженный в
глубокие мысли по поводу рассказов гостя и не  обращая  на  дочь  никакого
внимания.
   Но она совсем не заметила  его  манипуляций,  так  как  после  описания
блаженного горного  плато  ею  овладела  романтическая  мечтательность,  в
которую она нередко погружалась. Очнувшись от экстатических блужданий, она
воскликнула:
   - Великая, грандиозная картина природы! Изумрудные пастбища на  откосах
пиков вперемежку с персиковыми коровами и  золотисто-желтыми  телятами  на
фоне белоснежных пиков Кордильер! О, почему я не в Апапур... в Апапур... в
горной долине с таким непроизносимым названием?