молодежь и ждала от нее абсолютно несбыточных вещей. Уже в  1970-х
годах  наступило отрезвление. Лично у меня таких иллюзий не  было.
Фильмы, рассказывавшие о том, как на завод приходит социолог и все
сразу  начинает работать по-новому, я сравнивал с идеей, что  если
на  телеге  установить  ракету,  то  она  помчится  с  космической
скоростью.  Когда  я первый раз собрал на квартире  у  Ядова  свой
новый  сектор  (фактически это была ядовская  лаборатория),  я  им
открыто сказал: "Ребята, социологии в СССР нет и не будет. Но если
поднатужиться,  мы можем сделать неплохую социальную  психологию".
Психологизация  советской  социологии  была  вынужденной,  всерьез
заниматься   социальной  структурой  и  отношениями  власти   было
невозможно.   Это   делали  либо  наивные   люди,   либо   будущие
революционеры, которые еще не осознали своего истинного призвания.
  Относительную   интеллектуальную  свободу   лично   мне   давала
междисциплинарность. Главным понятием моей кухонной науковедческой
теории  был  кретинизм.  Самый высокий уровень  кретинизма  был  в
истории  КПСС,  затем  шли  научный  коммунизм,  политэкономия  и,
наконец,  философия. Но гораздо важнее были качественные различия.
Скажем,  в  философии понятие структурных методов было уже  вполне
престижным,  а  у  историков они все еще считались  "буржуазными".
Когда в конце 1960-х я стал заниматься проблемами студенчества,  я
заранее (на основе личного опыта) рассчитывал, что в какой  журнал
можно  и  чего нельзя давать. В "Вопросах философии" теоретические
рассуждения   о   студенчестве  как  социальной   группе   пройдут
беспрепятственно,  зато  сведения, что средний  американец  учится
дольше  своего советского ровесника, вызовут скандал -  "этого  не
может быть, потому что не может быть никогда, автор идет на поводу
у  буржуазной  пропаганды". В журнале "США.  Экономика.  Политика.
Идеология" эти цифры не только не вызовут нареканий, но кое-кто из
членов редколлегии еще подскажет, что они устарели, разница  стала
ank|xe.  Зато там никто не поймет, что такое "маргинальная группа"
(или,  еще  хуже,  увяжут  это понятие  с  "марджинальной  теорией
стоимости").
  Спорить  о словах и "бороться за или против" я не любил,  следуя
совету  Ильфа  и Петрова: вместо "борьбы за чистоту" нужно  просто
подмести пол! Это не просто разные слова, а разные ментальности.
  В    современном    российском    обществоведении    не    стало
идеологического   контроля,  но  нет  и  строгих  интеллектуальных
критериев.   Вседозволенность  приятна,  но  плохо  совместима   с
профессионализмом. Но все равно это лучше, чем было "до".
  Вопрос:  Кто  были Ваши кумиры и учителя? Что,  на  Ваш  взгляд,
утрачено безвозвратно, и что необходимо вернуть и сохранить?
  Ответ:  В  профессиональном плане я самоучка,  ни  учителей,  ни
кумиров у меня не было, учился я в основном по иностранным книгам.
То  же делаю и ныне. Это не исключает того, что я многое почерпнул
у    своих   институтских   преподавателей   (преимущественно   из
неформальных  разговоров  в коридоре), таких,  как  зав.  кафедрой
философии  Герценовского института Сергей Сергеевич Киселев,  и  у
старших  друзей,  известных  историков  Александры  Дмитриевны   и
Владимира  Сергеевича Люблинских. Большое влияние на меня  оказали