Марков.   Чтобы   оправдать   беспринципное   голосование   совета
факультета,  декан вынужден был озвучить вздорные сплетни  на  мой
счет.  Когда  партбюро Химико-фармацевтического института,  где  я
тогда работал, потребовало у парткома ЛГУ разобраться в этом деле,
все  сплетни  рассыпались.  Передо мной  извинились  и  предложили
подать на конкурс в следующем году. Я не хотел этого делать, но  в
ЦК мне сказали, что интересы дела важнее личного самолюбия. В 1956
г.  на  факультете меня снова провалили, но на сей  раз  Тугаринов
отмежевался  от  своего  совета, и "большой"  совет  меня  избрал.
Однако  враждебное  отношение  оставалось.  Мне  ставили  палки  в
колеса,  как  только могли. Хотя я был всего лишь шестым  доктором
философских наук в Ленинграде и читал на факультете основной курс,
профессорское  звание  я  получил только  после  того,  как  подал
заявление об уходе и в дело вмешался секретарь горкома партии Ю.А.
Лавриков  (один  из немногих приличных людей на  этой  должности),
который не хотел ослаблять ЛГУ.
  В  конце  1960-х  годов  идеологическая обстановка  в  стране  и
особенно в Ленинграде стала быстро ухудшаться, факультет серел  на
глазах.  Не  желая тратить время и силы на внутренние  баталии,  я
ушел  в  Академию  наук,  где были в то время  сосредочены  лучшие
qnvhnknchweqjhe  кадры. Это было правильное  решение.  Чуть  позже
моему примеру последовал В.А. Ядов, а затем были вынуждены уйти  и
некоторые  другие  ведущие профессора. Обстановка  на  философском
факультете  изменилась  к  лучшему лишь много  лет  спустя,  когда
произошла смена поколений.
  Вопрос:   Какой  была  Ваша  позиция  в  отношении  преподавания
социальных  наук, академической институционализации  социологии  в
стране,  поддержки  тех или иных направлений исследований?  Каково
Ваше  восприятие  пути  развития социологии  у  нас  в  стране,  в
тогдашнем  Ленинграде,  и  сейчас, когда Вы  являетесь  "свободным
художником в науке"?
  Ответ: Я понимал, что самостоятельная теоретическая социология в
СССР  невозможна, но не без успеха превращал курс истмата  в  курс
общей  социологии. Споры о предмете и границах наук я  никогда  не
принимал всерьез. В своей единственной статье на эту тему (1962) я
показал, что предмет социологии изменялся в ходе истории и никогда
не  был  однозначным. Кстати сказать, большинство классиков  науки
были  "пограничниками"  и  не старались от  кого-то  отмежеваться.
Чтобы   отбиваться  от  "научных  коммунистов",  любые   аргументы
годились, но я этих дискуссий даже не читал.
  "Свободным  художником  в науке" я себя  не  чувствую.  Хотя  за
символическую  зарплату требуют такую же символическую  работу,  я
предпочел бы быть востребованным.
  Вопрос: Было ли увлечение социологией поколенческим явлением или
в   ее   становлении  участвовали  представители  всех  генераций?
Насколько   демократичными,  по-вашему,  были   правила   игры   в
социальных  науках  в  СССР  и нынешней России?  Что  позволялось,
отвергалось  и поощрялось в социологии и в общественных  науках  в
целом?
  Ответ:  В  1960-х  годах социологией увлекалась  преимущественно