подлинная  философия   должна   была  остаться  закрытой  и   непонятной,  а
философское творчество должно  было  представляться  явлением мира  иного  и
таинственного.  Быть  может,  некоторые и  читали философские  книги, внешне
понимали  прочитанное,  но  внутренне  так   же  мало  соединялось  с  миром
философского творчества, как и с миром красоты. Объясняется это не дефектами
интеллекта,  а  направлением  воли, которая  создала  традиционную,  упорную
интеллигентскую  среду,  принявшую  в  свою,  плоть  и  кровь  народническое
миросозерцание и  утилитарную оценку, не  исчезнувшую и по  сию пору. Долгое
время   у  нас  считалось  почти  безнравственным   отдаваться  философскому
творчеству, в этом  роде  занятий  видели  измену  народу и народному  делу.
Человек,  слишком,   погруженный  в  философские  проблемы,  подозревался  в
равнодушии  к  интересам  крестьян  и  рабочих.  К  философскому  творчеству
интеллигенция  относилась аскетически, требовала воздержания  во  имя своего
бога -- народа, во имя сохранения сил для борьбы с дьяволом -- абсолютизмом.
Это  народнически-утилитарно-аскетическое  отношение  к философии осталось и
утех   интеллигентских   направлений,   которые  по   видимости   преодолели
народничество и отказались от элементарного  утилитаризма, так как отношение
это  коренилось в  сфере подсознательной. Психологические первоосновы такого
отношения к  философии, да  и  вообще  к созиданию духовных ценностей  можно
выразить так:  интересы  распределения  и  уравнения  в сознании и  чувствах
русской  интеллигенции всегда доминировали  над  интересами  производства  и
творчества.  Это  одинаково  верно  и  относительно  сферы  материальной,  и
относительно сферы духовной: к философскому творчеству русская интеллигенция
относилась  так же,  Как  и  к экономическому производству. И  интеллигенция
всегда охотно  принимала идеологию, в которой центральное  место  отводилось
проблеме распределения и равенства, а все творчество  было  в загоне, тут ее
доверие  не имело границ. К идеологии же, которая в центре ставит творчество
и ценности,  она относилась подозрительно,  с  заранее составленным  волевым
решением  отвергнуть  и  изобличить.  Такое  отношение  загубило философский
талант Н. К. Михайловского, равно  как и большой  художественный  талант Гл.
Успенского.   Многие   воздерживались  от  философского   и  художественного
творчества,  так  как  считали это  делом  безнравственным  с  точки  зрения
интересов распределения и равенства, видели в этом измену народному благу. В
70-е годы было  у  нас даже  время,  когда  чтение  книг и увеличение знаний
считалось не  особенно ценным занятием  и  когда  морально осуждалась  жажда
просвещения.  Времена этого народнического  мракобесия  прошли уже давно, но
бацилла осталась в крови. В революционные  дни опять  повторилось гонение на
знание, на творчество,  на высшую жизнь духа. Да  и до наших дней остается в
крови  интеллигенции все та  же  закваска. Доминируют  все  те  же моральные
суждения, какие бы новые слова ни усваивались на поверхности. До сих пор еще
наша  интеллигентная молодежь  не может признать  самостоятельного  значения
наук,  философии,  просвещения,  университетов,  до  сих  пор  еще подчиняет
интересам политики, партий, направлений и кружков. Защитников безусловного и
независимого  знания,  знания как  начала,  возвышающегося над  общественной
злобой  дня,  все  еще подозревают в  реакционности.  И этому  неуважению  к
святыне  знания   немало  способствовала  всегда  деятельность  министерства
народного просвещения.  Политический абсолютизм и тут настолько исказил душу
передовой интеллигенции, что новый дух лишь с трудом пробивается в  сознание
молодежи.
     Но нельзя сказать, чтобы философские темы и проблемы были чужды русской