Феликса Эдмундовича Дзержинского" и с меткостью  истинного  ворошиловского
стрелка расстреливал затаившихся по углам тараканов.
     - Развели тут! - орал он. - Бардак!
     И действительно, в кабачке был бардак.
     Пол был залит дешевым вином, заплеван и завален окурками. Создавалось
впечатление, что каждый считал своим долгом если не наблевать на  пол,  то
хотя бы плюнуть или что-нибудь пролить. То  и  дело,  ступая  по  лужам  и
матерясь, проходили офицеры. За соседним столиком четверо эсэсовцев грязно
приставали к смазливой официантке. Ей это нравилось, и она глупо хихикала.
В углу, уткнувшись лицом в салат из кальмаров, валялся пьяный  унтерофицер
без сапог, но в подтяжках.  Иногда  он  начинал  недовольно  ворочаться  и
издавал громкие неприличные звуки. Два фронтовика, попивая шнапс у стойки,
тихо разговаривали о событиях на Курской дуге. Молоденький  лейтенантик  в
компании двух девушек подозрительной наружности громко распинался  о  том,
какой он молодец, и как хорошо он стреляет из пистолета.
     Штирлиц отпил из кружки большой глоток  пива,  поковырялся  вилкой  в
банке тушенки и пристальным  взором  оглядел  окружающую  действительность
разлагающейся Германии, изредка задерживая взгляд на некоторых  выдающихся
подробностях снующих между столиками официанток.
     - Какие сволочи эти русские, - неожиданно для всех сказал молоденький
лейтенантик. - Я бы их всех ставил через одного и стрелял по очереди.
     В помещении воцарилась тишина. Все посмотрели  на  Штирлица.  Штирлиц
выплюнул кусок тушенки, встал, и, опрокинув три  столика,  строевым  шагом
подошел к зарвавшемуся лейтенанту.
     - Свинья фашистская, - процедил он и влепил лейтенанту пощечину.
     - Простите,  я  не  совсем  понимаю...   -   пролепетал   оторопевший
лейтенант.
     Штирлиц вышел из себя, и, схватив табуретку,  обрушил  ее  на  голову
незадачливому лейтенанту. Лейтенант упал, и Штирлиц  начал  злобно  пинать
его ногами.
     - Я, русский разведчик  Исаев,  не  позволю  грязному  немецкому  псу
оскорблять русского офицера!
     Четверо эсэсовцев  бросились  разнимать  дерущихся.  Развеселившегося
Штирлица оттащили от стонущего лейтенанта, и, чтобы успокоить,  предложили
выпить за Родину, за Сталина.
     - Да, - сказал Штирлиц, немного успокоившись. Он выпил кружку шнапса,
рыжий эсэсовец с готовностью налил вторую, Штирлиц  выпил  еще,  лейтенант
стал ему неинтересен.
     - Ну как же можно, - шепнул один из фронтовиков рыдающему лейтенанту,
- при  самом  Штирлице  говорить  такое  о  русских,  да  еще  и  в  таких
выражениях! Я бы вас на его месте убил.
     - Штирлиц - добрая душа, - вздохнул второй фронтовик, - я помню,  три
дня назад тут били японского шпиона, так все били ногами, а Штирлиц - нет.
     - Добрейший человек, - подтвердил  первый  фронтовик,  и  они  вывели
лейтенанта на свежий воздух.
     Штирлиц, обнявшись с эсэсовцами, громко пел "Гитлер зольдатен".
     Пьяный унтерофицер поднял голову из салата, обвел зал мутным взглядом
и восторженно заорал:
     - Хайль Гитлер!
     Весь зал вскочил, вскинув руки, стены задрожали от ответного рева: