А там уж, сам знаешь, как  в деревнях  новости  ходют  -- скорость  слуха по
физике быстрее чем скорость звука. Так и совсем не жизнь мне в  людях стала,
ушла я  в скит. Там все  слезы и выплакала. Теперь. Вишь, вспоминаю, а глаза
сухие. Да и тебе  рассказываю, как приглянулся ты мне, другому бы ни в жизь.
И знаю еще, что через тебя правда моя свершится. Вот и весь сказ.
     Помолчал я так минут с десять поди, да говорю бабушке: "Страшная у тебя
сказка!  Одно  слово  --  темное  прошлое.  А  как же  правде-от  через меня
свершиться? Нешто  мне попа всеспатьевского, Евлампия, грохнуть, что ли? Так
ведь  грех  же! Не попусти Господь!" "Да нет, -- бабка  говорит, -- пошто же
гробить-то  ево. Надоть, чтобы ен,  так же как и я,  в  слезах пожил. Ты вот
крестик ентот снеси при случае. Правда сама и произойдет."
     Взял  я крестик  у  баушки -- старый крестик, кипарисовый, -- положил в
карман  потайный:  "Ладно, -- говорю, бабка,  будет по-твоему,  сделаю,  как
сказала. Прости Господи -- крестик передать вроде не грех. Скажи только, как
мне домой теперь с телегой ентой выйти."
     Встала она с пенька, посох подобрала, огляделась -- солнце-от село уже,
смеркается: "Той дорогой, что ты шел ко  мне, до деревни твоей двадцать пять
верст  чепыжами, С телегой ежели, то к  завтрашнему вечеру дома будешь." "Эх
ты, -- говорю я, -- вот незадача! Че ж делать-то?" Бабка в ответ: "Дак ты по
чепыжам-то не ходи, а иди  по  ентой тропке. Часа через два, в  сам  раз,  к
погосту и выйдешь."
     Я карту местности представил себе мысленно: "Вот дела! -- говорю, -- Эк
меня в таку  глушь  забраться  угораздило?!" Тут меня и осенило!  "Твои,  --
говорю,  --  дела,  бабка?" "Мои. -- отвечает, -- Я  тебя сюда и  привела. И
азарту  в  тебе  грибами  распалила.  Да  ты  не  бойся,  они  настоящи,  не
потрависся."
     Я-то смеюсь уже: "Ладно. Грузди как грузди. Жаль вот только, Зиппу свою
на пеньке, видать, на том оставил. Хорошая была Зиппа, настоящая. И заправил
только. Так-то и не жаль вроде, да думаю, лешак непременно подберет  --  все
он выморщить у меня ее  пытался,  а я не  давал -- боялся, что лес подпалит,
нехристь. Теперь уж точно, жди беды!"
     Улыбается старушонка: "На  вот,  -- говорит, -- Зиппа твоя, не горюй. В
сам деле, на пеньке на том и  лежала. Ступай с Богом до дому. Да вот еще: ты
зачем в  лес-то пошел?" "Да за лапником.  -- говорю. "Ну так набери лапнику.
Без него не возвращайся." "Ладно, говорю, наберу по дороге. Дотащить  бы всю
енту оказию!" "Дотащишь. --  говорит старуха, -- Дело правое,  значит и силы
найдутся."
     Взял я телегу --  и правда: полна груздями, а идет легко, будто пустая.
Пошел по  тропинке, пока не стемнело совсем. Да и весело как-то на сердце --
целая  телега  груздочков,  один к  одному  в  засолку,  браться обрадуются.
Обернулся -- стоит бабка на дороге, вослед мне смотрит.
     "Прости,  --  говорю,  -- бабушка,  как-от звать-то  тебя  не спросил."
"Аграфеной, -- говорит, -- Поликарповной." "Не того ли Поликарпа, кто Еремею
кузнецу старший брат был?"  -- спрашиваю. "Того  самого." -- говорит. "Тако,
значит,  Еремеевна  сестра тебе была?" "Сестра." -- отвечает.  "Померла,  --
говорю, Еремеевна. Вчера  с утра преставилась, упокой, Господи, душу ее! Вот
како дело.  Ты хоть  на  поминки приди,  Аргафена Поликарповна!"  "Знаю,  --
отвечает, -- мы с ней часто виделись." "Как, -- спрашиваю, -- виделись?! Она
же с печи  не слезала!" Смолчала баушка. Я и  выспрашивать  не стал. Бог  их
знает,  стариков  етих,  как  оне  с  нелинейным  пространством  общают  ся.