динамик. Токмо гнездо в нем птица какая-то свила." И правда: снизу динамик
-- сверху гнездо! "Вот диво-то какое! -- радуется Валдушко, -- жалко и
рушить-то... Может, пусть? На хрен нам ето радиво? Гнездо лучше! Прилажу
куды-нибудь."
Выпили по такому случаю и опять молчим. Правда, светлее как-то стало.
Ишь ты -- малая радость, а большую тоску из сердца гонит. Так на радостях
четверть и приговорили. Тут Воротейко подрулил, хорош уже. Да и с ним еще
бутыль: щас, мол, Леня Сергiенко сало притащит -- посидим как люди. "Ну, --
говорю, -- вы тут сидите, а я пошел. Надо еще лапнику притащить -- похороны
как-никак будут. Надо чтобы все как по обряду положено, а то обидится еще
Еремеевна, вредничать станет."
Вот собрался я -- портянки свежие, сапоги даже помыл, топор взял и
тележку, пошел в лес. Во лесу плутать не стал -- места знаю. Лапнику нарубил
тележку целую, в самый раз от дома до погосту хватит. Сел на пенек,
махорочки достал, гляжу -- под самым сапогом -- чуть не раздавил --
груздочек черный. Ну, думаю, видать пошли, надо будет сходить в последний
отгул, пособирать. Оченно я уж их люблю, груздочки-то енти, когда соленые.
Решил так и курю, а гриб-от так и растет, прямо на глазах. Пока самокрутку
ладил да курил -- поди втрое больше груздочек стал. Я сижу удивляюсь --
глазу-от не заметно, а как отведешь на мгновение, а после обратно на гриб,
так и видно -- растет.
Глянул я на полянку, а там груздей ентих тьма! И не по всей полянке, а
как дорожкой в лес уходят. Бросил я самокрутку, сапогом притоптал, лапник с
телеги выгрузил аккуратно -- и ну-давай грузди резать! Иду и в тележку
груздочки складываю. А дорожка-от все в лес так и ведет дальше. Ну, я сперва
тихо шел, а приноровился, так и прибавил шагу -- перешел на крупную рысь.
Сколько уж я по времени их собирал -- не знаю, а телега полная, так уж
все тяжелей и тяжелей бежать. Остановился я отдышаться -- смотрю, и грузди
тут кончаются. Добрал я остаток по карманам, ну, думаю, пора из лесу домой
выруливать -- солнце ужо к закату. Посмотрел я, пооглядывался,
сориентировался на местности, направление выбрал, попер телегу по буеракам.
А как скоро на тропку вышел, так полегше стало...
Вот иду я так, радостно мне внутри -- там уже ведра с солеными грибами
теснятся: семь, восемь, девять... Вдруг -- раз! Встала телега, будто колеса
заклинило. Толкаю я, толкаю ее -- нейдет ни в какую! Поднял я глаза, да так
и обмер весь. Прямо на тропке, метрах в двух поди от телеги, стоит старуха.
И не просто стоит, а прямо глаза мне с-под бровей сверлит! Вся в черном,
платок на голове вкруг шеи обмотан, посох кривой в руке левой, а правая над
головой поднята и пальцы в двуперстие сложены на старообрядческий манер. Я
так и сел. Ну, думаю, кранты мне за жадность мою по груздям пришли. Ползу
под телегу, стараюсь не дышать, будто и нет меня вовсе.
Полз, полз, так в лапти старушечьи и уткнулся носом -- телега сзади
осталась.
Ну че, думаю, сам грешил, самому и зад оголять. Встал, рубах оправил за
пояс, пинжак от листвы да иголок отряхнул. Гляжу на бабку гордо, глаза в
глаза. "Че, -- -говорю, -- старая надобно? Библиотеку ищешь али остановку
троллейбусную?" В общем, орлом держусь, труса не показываю. А бабка мне и
говорит: "Не ходи во Всеспатьевскую церковь, бо там ересь никонская и сам
диавол!"
Во мне, ясное дело, дух противоречия атеистский проснулся, говорю: