ных светил.
   В этот таинственный час ночи наше с супругой горе и вообще ничто зем-
ное, бренное их не трогало и не волновало. А нас и подавно  не  касалась
высота соборов и церквей, соединившихся с тьмою мирского. Бог  давно  уж
отдалился от нас, а может, и забыл про всех, и про эту сиротскую пару  -
тоже: нас много по земле бродит после такой заварухи, Он же один  -  где
за всеми уследишь.
   Я тормошил супругу расспросами практического порядка, а она  пыталась
задремать на мокрой скамейке - валилась на мое плечо. Выяснилась еще од-
на подробность: ворота и заплот тети Любиного дома крашены желтой  крас-
кой, - и это тоже мало чем могло нам помочь: в России на железной дороге
с царских времен желтой краской крашено большинство построек, начиная от
станционных сортиров и кончая бабушкиным коромыслом, не говоря уж о бар-
жах, пароходах.
   - Давно?
   - Что - давно?
   - Давно крашены тети Любины ворота, забор и палисадник? Да не спи ты,
не спи, т-твою... - начал я снова заводиться.
   - Когда я в сорок втором заезжала, краска уже выгорела...
   "Э-эх, любови военных дорог, кружения голов и кровей - совсем  недав-
но, оказывается, в сорок втором, была тут, мандаплясина, и все перезабы-
ла!" И я язвительно еще поинтересовался, хлопая себя по заду:
   - И скамейка небось есть?
   - Есть! Есть! - откликнулась жена, зевая, и чтоб она не раскисла сов-
сем, я ее взнял за лямки рюкзака с отогретой скамейки - еще разоспится.
   Мы побрели дальше. Редкие собачонки, с начала нашего пути  подававшие
голоса из-за ворот и дворов, вовсе унялись, видно, привыкли к нашим нег-
ромким шагам и сдвоенным запахам. Переворачивая слова жены протопопа  на
самого протопопа Аввакума, спросить бы мне: "Доколе сие будет, супружни-
ца моя?.." И она бы мне ответствовала: "До смерти,  Петрович,  до  смер-
ти..." И я бы вздохнул: "Ну што? Ино поплелись..." Да ничего я тогда про
протопопа слыхом не слыхал и не читал - запрещено было читать поповское.
   Однако ж начал я ободряться вяло зашевелившейся в башке  мыслью:  за-
горские миряне покупали, а скорей всего воровали краску с той  же  самой
фабрики, что светилась на другом берегу пруда, в основном зеленую и  су-
риковую. Фабричонка работала на железную дорогу, когда-то  успела  сооб-
щить мне супружница, и сообщение это не сразу, но все же  пало  на  душу
бывшего железнодорожника, родственно в памяти держащего все, что касает-
ся желдордел. Мысль моя заработала обрадованно, во всю мощь.
   "Так-так-так!.. Та-ак-с!" Не давая радости разойтись, оглушить  меня,
разорвать грудь на части, я даже хихикнул и потер руки.
   - Ты что? - испуганно спросила спутница, очнувшись.
   - А ништо! Вон тот тети Любин дом! - остановившись перед воротами,  я
осветил их зажигалкой и убедился, что все тут  крашено  желтой  краской,
правда оставшейся больше уж только по щелям и желобам.
   - Как ты узнал? Откуда?
   - Стучи! Стучи, говорю! - повелительно приказал я, упиваясь могущест-
вом своего мужицкого поведения и железнодорожного наития. - Ты  думаешь,
я зря на родине колдуном зовусь? Ты  думаешь,  приобрела  себе  в  мужья
Ваньку с трудоднями?! Эта голова, - приподняв пилотку, я звонко постучал