блестящую дугу, ударился об ветки куста и, рассыпавшись золотыми  искорками,
тихо погас за обрывом.
     Нина робко оглянулась.
     - Вы на меня сердитесь?.. - тихо спросила она.
     Голосок ее прозвучал так по-детски чисто, что студенту стало стыдно. Он
начал придумывать, что бы такое хорошее, нежное сказать  ей,  но  ничего  не
придумал. Назойливо и мучительно было в нем одно желание,  сводившее  его  с
ума. Уже давно Луганович не мог ни о чем другом говорить с нею.  Немеркнущее
представление о ее теле, таком близком и  недоступном,  неотвязно  стояло  у
него в мозгу, и порою он готов был силой взять девушку. Это было невыносимо,
и временами Луганович просто ненавидел Нину. Каждое ее слово раздражало его.
     Лягушки, не умолкая, звенели  на  реке,  как  будто  наперебой  спешили
рассказать всему свету о чем-то
     чрезвычайно важном, случившемся этой светлой теплой ночью.
     - И когда они спят?.. - как бы про себя, задумчиво прошептала  Нина,  и
глаза у нее стали грустными.
     - А черт их знает!.. - внезапно сорвался  Луганович,  который  как  раз
собрался с духом заговорить о том, что его мучило.
     Прерванный на полуслове, он с досадой выдернул молодой побег, проросший
из старого пня, злобно скрутил его и бросил.
     Нина опять удивленно и даже испуганно оглянулась на него. При  луне  ее
глаза странно и загадочно блестели.  Ей  было  не  столько  обидно,  сколько
непонятно: бессознательно девушка чувствовала причину  его  раздражения,  но
душа ее оставалась чуждой этому темному чувству.
     Луганович смотрел в сторону и судорожно потирал пальцы.
     С  минуту  Нина  неподвижно  искоса  наблюдала  за  ним,  потом  что-то
нежно-лукавое мелькнуло у нее в глазах.
     - Ну, не сердитесь!.. - сказала она и дотронулась до его  локтя  своими
тонкими осторожными пальцами.
     -  Не  могу  я  не  сердиться!..  -  хрипло,  еле  сдерживая   безумное
раздражение, возразил Луганович.
     - Но чего же вы хотите от меня?.. - спросила Нина, и тоска прозвучала в
ее голосе. - Ну, хорошо... я...
     Она хотела сказать, что  согласна  на  все,  и  на  одно  мгновение  ей
показалось, что это действительно так просто и легко. Ему это  нужно,  ну  и
пусть делает с нею, что хочет!.. Но сейчас же все существо  ее  содрогнулось
от стыда и отвращения, сердце упало и голос сорвался.
     Луганович быстро оглянулся. Мимо, прямо  на  луну,  широко  открытые  и
печальные, с покорной тоской смотрели большие темные глаза. Нина  молчала  и
не мигая глядела на круглый светлый диск, стоявший посреди озаренного неба.
     Лягушки звенели, как зачарованные. Луна, большая  и  холодная,  торчала
прямо над соседней горой,
     и длинные полосы света тянулись от нее вниз, в чащу оврага.  Туманы  на
лугах ткались колдовски и призрачно. Внизу,  в  глубокой  балке,  настойчиво
пищала какая-то злая ночная птица, должно быть, маленькая совка.
     Не дождавшись последнего слова, в ожидании которого замерло все тело  и
пересохло во  рту,  Луганович  тяжко  вздохнул  и  закурил  новую  папиросу.
Ощущение тягостного бессилия и даже уныние какое-то охватили его.
     Вдруг послышался дрожащий от сдержанных слез голос:
     - Я знаю!.. - проговорила Нина.