раз ему даже удалось поднять зайца. Радости было - на всю округу.
 Тропинка вывела нас  к  речке,  которую перекрывала небольшая плотинка.
Вода крутила деревянное колесо. Основной механизм водяной мельницы скрывался
в избушке.  Сложенная из толстых  бревен,  слегка  покосившаяся и  вросшая в
землю  по  самое  окошко, она  напоминала жилище  лешего.  К  самой  избушке
подступали ели, переходившие дальше в дремучий лес. Однако мельница работала
исправно, так как внутри домика что-то гудело. От избушки в сторону большого
дома тянулись электрические провода. Тропинка в этом месте раздваивалась. Та
дорожка, что вела к лесу, была еле заметна.
 Гоша повел  меня по утоптанной  тропинке влево,  вдоль речки.  Дорожка,
петляя  в  высоких травах, вывела  нас к заводи, где  речушка после  плотины
замедляла свой бег. Среди камыша, которым зарос берег, были проложены мостки
к чистой  воде. Мы с Гошей посидели на  мостках, любуясь ровной гладью воды,
по которой иногда разбегались круги от плескавшейся рыбы.
 На  другой стороне реки простирались поля, засаженные чем-то зеленым. У
самого  горизонта в  утренней дымке виднелись  домики населенного  пункта. А
чуть в  стороне  -  церквушка,  с  ярко блестевшем  на солнце  крестом. Руки
чесались запечатлеть  всю  эту первозданную  тишину  и благолепие с  помощью
акварели.
 От мостков тропинка  вела к добротному деревянному мосту через речку, а
затем  поворачивала  обратно  в  сторону большого  дома.  Мимо хозяйственных
построек непонятного предназначения она привела  нас к бревенчатому дому, из
трубы которого шел дым. Дверь была распахнута, и из недр избы звучал мужской
бас, выводящий рулады, близкие к известной мелодии из оперы "Кармен".
 Гоша потянул носом и уверенной рысью поспешил в распахнутую дверь. Я  -
за ним.
 Одна половина  избы была  занята громадной  русской  печью, а другая  -
столом,  лавками  и  буфетами.   Под  потолком   висели  медные  кастрюли  и
сковородки.  А  у  стола   в  белом  переднике  и  поварском  колпаке  стоял
здоровенный  мужик и могучими руками молотил тесто. Пахло дрожжами и сложной
смесью корицы, топленого молока и горячих углей.
 При нашем появлении мужик оторвался от теста и утробно загрохотал:
 -  Ну,   здравствуй,   Лизонька!  Вернулась,   красавица   наша.   Дай,
поглядеть-то на тебя. Совсем дядю Осипа забыла!


 Я  опасливо  приблизилась,  а  новоявленный  дядя  Осип  вытер  руки  о
полотенце и утопил меня в объятиях. Гоша зашелся грозным лаем из-под стола.
 Новый родственник разжал объятия и повернул меня к свету.
 -  А  что, хорошо получилось! И  шовчиков  не заметно. Ну, врачи, ай да
молодцы! Ты  и  раньше-то хороша  была,  а теперь - хоть на конкурс  красоты
посылай. Все женихи в  округе  от  любви  к тебе  иссохнут, - тут  дядя Осип
спохватился.  - Ой,  да ты,  наверное,  еще не  завтракала.  Сейчас  я  тебя
побалую... - и  он  положил мне из кастрюльки  настоящей  гурьевской каши. -
Садись, поешь. В больнице,  небось,  изголодалась. Совсем похудела, и  загар
сошел...
 - С  кем это ты разговариваешь?  -  раздалось с  порога, и в избу вошла
Глаша.
 Дядя Осип умолк и с остервенением  занялся тестом. Гоша хлюпал  молоком
из миски, а я уткнулась в кашу, так как Глаша имела вид неприветливый.