на  фундаменте  крепости,  таило в своих глубинах невидимые убежища и вечные
тайники.  Крик,  ее  собственный крик, звенел еще в ее ушах, но он казалось,
шел  снизу,  заглушенный  грудами  камня, пронзая своды, высившиеся один над
другим,  доходя  до  нее  из  тех уст, от которых навсегда отделила ее толща
стен.  Она  хотела выйти. Дверь не поддавалась. Затворы замыкали окно: слуги
жили далеко.
     На  другой  день  г-н  де  Гертелер  принес  ей  пищу.  Каждый  день он
возвращался. Паутина все висела на рукаве его пыльной одежды, сапоги стучали
по плитам, большая морщина на лбу врезывалась в бледность пыток и бессонниц.
Каждый  раз  он  выходил  молча  и на слезы и на мольбы отвечал лишь кратким
жестом, указывая на ключ, висевший на стене.
     На  другой  день  г-н  де  Гертелер  принес  ей  пищу.  Каждый  день он
возвращался. Паутина все висела на рукаве его пыльной одежды, сапоги стучали
по плитам, большая морщина на лбу врезывалась в бледность пыток и бессонниц.
Каждый  раз  он  выходил  молча  и на слезы и на мольбы отвечал лишь кратким
жестом, указывая на ключ, висевший на стене.
     То были трагические дни, которые несчастная прожила, устремляя глаза на
ужасное ех voto, которое все расло н становилось огромным. Ржавчина казалась
ей  красной  от  крови.  Она  чувствовала, как кровь сочилась в уединении ее
отчаяния. Дом будто вымер. Вечером послышались шаги, и г-н де Гертелер вошел
еще  раз,  неся лампу и корзину. Волосы его поседели, он даже по поглядел на
несчастную,  которая  ползала  у  него в ногах, но не переставал с жадностью
созерцать грозный ключ.
     Тогда г-жа де Гертелер поняла алчное желание, снедавшее ее мужа, жгучую
жажду, томившую его: увидеть труп своего соперника, убедиться в своей мести,
ощупать  ту  гниль,  которою стала плоть возлюбленного; словом - взять ключ,
что он пригвоздил к стене, заменив знак прощения, образ которого из слоновой
кости  он  разбил,  знаком  вечного  злопамятства,  который  он повесил, как
незыблемую  бронзовую  эмблему.  Но  увы,  мщение  неутолимо;  оно  навсегда
остается  желанием; в нем и жестокость, и муки; оно постоянно возвращается к
той же тревоге, до самого конца жизни, до самого дна памяти.
     Г-н  де  Гертелер  почувствовал,  что  разгаданы  его одинокие пытки, и
страдал еще больше. На черном мраморе его гордости были кровавые борозды.
     Однажды  ночью,  когда  г-жа де Герте-лер дремала, лежа на кровати, она
услыхала,  что дверь тихо растворяется, и своего мужа на пороге. Он держал в
руке  притушенную  лампу и шел тихо, как тень, так что плиты не звенели, как
будто  мрачный  лунатизм  его  неотступной  мысли  сделал из него невесомый,
призрак  ;  он  пересек  комнату,  поднялся  на  цыпочки, взял ключ и вышел.
Наступила  мертвая  тишина.  Муха, пробужденная светом, зажужжала и смолкла.
Замок  не  щелкнул.  Неизъяснимый  толчок поставил на ноги г-жу де Гертелер.
Босая   скользнула  она  в  коридор;  ее  муж  спускался  по  лестнице;  она
последовала  за  ним.  Из  нижнего  этажа  он  продолжал спускаться; ступени
углублялись  в  темноту.  Она  слышала  в  глубине подземных коридоров шаги,
которые  шли  впереди  нее. Они были в древних подвалах старого отеля. Стены
сочились  сыростью  Они  проходили  под круглыми сводами. Последняя лестница
врезала  свою  спираль в скалу. В глубине на влажной стене еще мерцал отсвет
маленькой  лампы,  которой  не  было  видно.  Наклонившись, г-жа де Гертелер
слушала.  Какой  то  скрежет долетел до нее, и свет погас. Внизу открывалась
круглая  комната.  Полураскрытая  часть  стены  прикрывала узкий проход. Она
прошла еще дальше. В конце, ощупью, она угадала незаметно приоткрытую дверь.