тревожил  скалы. Я взял проводника, чтобы он довел меня до указанного места,
где должна была разрешиться загадка моего путешествия.
     Место  это  было  -  каменный  стол, расположенный на южной оконечности
острова.  Мы  пересекали нескончаемые верески; паслись стада черных баранов.
Каждый из них был привязан веревкой к колу, чтобы стада не перепутались. Они
спокойно  жевали.  Приближение  наше  пугало  их.  И  они, как бы охваченные
безумием,  начинали  кружиться  вокруг своих кольев, и на этой дикой равнине
эти бараны колдуны, казалось, чертили зловещие круги.
     Я  расспрашивал человека, который меня вел. Он рассказал мне о страшных
зимах   на   острове,   об  ураганах,  кидающихся  приступом  на  берега,  о
распахивающихся  дверях,  об  опрокинутых  домах,  о  жителях,  принужденных
ползать   от   силы  ветра,  обо  всем  этом  несчастном  Зверином  племени,
защищающемся от непогоды скотскими позами и шерстяными одеждами. Мы все шли;
ветер  крепчал  по  мере  того,  как местность повышалась. Чувствовалась его
хватка.  Его угрюмость переходила в грубость; коварные нападения обманывали;
даже  его  исчезновение  сбивало  с  толку.  Мы  были теперь на плоскогорье,
отвестно  рухнувшем  в  море  глыбами,  снизу  штурмуемыми приливом. Это был
вопль, один несвязный, другой застывший. Клочья пены пролетали над головой.
     Высокий  каменный стол подымался в этом месте. Там под осколком скалы я
нашел, как меня и предупредили, высочайший приказ; прочел, ошеломленный, что
в  том  случае,  если  стану  упорствовать,  изгнание  в  этой суровой земле
вразумит  меня.  Надо  было  выбирать  на  месте. Жестокость этого приговора
показала  мне  всю его серьезность. Ожидаемое качество принимало трагическую
личину, опыт в желтых глазах мне не солгали.
     Я поглядел вокруг. С самого горизонта устремлялись огромные взводни. Их
сила  взрывалась  белыми  пенами, угрюмые скалы отражали свирепый прибой. Их
зевы и крупы противились натиску валов, изрыгая пену и струясь влагой. Ветер
свистел  в  жестких  травах, гордость моя возмутилась; смятение моря вошло в
мою  душу;  я блуждал в течение всего дня. Я слишком хорошо знал полицию его
высочества,  чтобы  мечтать  о  побеге. Жребий казался неотвратимым. Я понял
ошибку  своей  дерзости.  Воспротивившись  капризу  маниака, задел тщеславие
деспота, и в опасном манекене, слишком часто служившем мне предметом забавы,
моя  бравада  пробудила  наследственную  злопамятность потомка древней расы,
семена которой пребывали скрытые в душе этого странного высочества. Я забыл,
что в том кабинете, где были собраны куклы и оружие, одиноко, в стороне, под
золотым  орлом  с  развернутыми крыльями, рука Справедливости из пожелтевшей
слоновой кости сжимала на стене свои грубый кулак, кулак предка - основателя
династии.
     Я  ходил весь день. Я спускался к маленьким отмелям, выщербленным среди
яростны  скал.  Песок  там  был  розовый,  синеватый  и. серый, иногда почти
красный,   я   открывал   гроты,  зеленовато-золотистые,  полные  кругляков,
водорослей  и  раковин,  со  сталактитами,  которые  делали  их  похожими на
внутренность  фантастических  карет. Вся моя жизнь припомнилась мне со всеми
ее  празднествами,  маскарадами  н  наслаждениями.  Я  слышал  смех  женщин.
Обнаженные,  одна  за  другой,  вставали  они из моря. Я понял тогда обаяние
любви  и  радость  красоты...  Я чувствовал себя к ним влекомым всеми силами
моей  юности,  которую  нежданный  приказ  неволил к внезапному выбору между
гордостью и вожделением. Я возвратился в маленький порт. Вечер был печален.
     Снова  я  видел  черных  баранов,  кружащихся  около  своих кольев; мне
казалось,  что  они  чертят  вокруг  меня  магические крути, как если бы они