подъемы  замедляли  лошадей,  которые рвались на спусках; паром перевез меня
через реку.
     Я никогда не посещал острова Кордика. Опасный морской пролив отделял от
побережья его рыбацкий порт и его невозделанные земли... К утру третьего дня
я  почувствовал  близость  моря. Деревья росли кривые, малорослые, узлистые,
как  бы  для  того,  чтобы  лучше  противится  своими  карликовыми мускулами
натискам  ветра.  Воздух  свежел.  На  одном  повороте  я  увидал  воды. Они
простирались, нежно-серые под бледным небом. Вскоре дорогу свернула на узкий
полуостров,  каменистый и песчаный, лишенный всякой растительности вплоть до
смиренной  деревушки на его оконечности... Карета остановилась, я слез. Море
шумело  предо  мною  на  маленькой  отмели,  по которой мягко отпечатывались
следы.  Несколько  лодок  стояло  в бухте; одна из них согласилась перевезти
меня  на  остров:  я  отплыл,  взяв  с  собой  дождевой  плащ  и глядел, как
уменьшается  мало  но  малу  на  берегу  моя  карета, неподвижная, с толстым
кучером  и  зеленой  ливрее,  со  своими  расписными  дверцами  и лошадьми в
     Лодка  медленно  покачивалась;  вода  вокруг  нее становилась синей под
ясным   небом.  Волны  вздували  свои  зеленоватые  округлости  иногда  одна
разверзалась   пеной,   большинство  же  выгибало  свои  спины  неприметными
хребтами.  Глубокое  внутреннее  движение  воодушевляло  их, мачта скрипела.
Якорь,  еще  струясь  той  глубиной, откуда его вытащили, сжимал свои крабьи
клешни  ;  он  лежал,  на  палубе,  ракообразный  и шершавый; кружили чайки.
Наконец,  появился  на  горизонт  берег, сперва низкий, и стал расти мало по
малу.  Он выходил из моря но мере того как мы приближались; скоро мы увидели
его  высокие  туманные  скалы;  они  рисовались  все четче. Мы плыли, вблизи
острова;  обогнув  каменный  мыс,  мы  увидели порт. Очутившись на берегу, я
направился  в  поиски за гостиницей, а затем пошел бродить вдоль моря. Отлив
обнажил  дно  бухты;  водоросли сочились между плит набережной, они свисали,
липкие  и  лоснящиеся. Дети играли катая валуны по плитам. Курил, чиня парус
старый рыбак.
     Мне  захотелось  взобраться  на  прибрежный  утес,  куда вела тропинка,
обрывистая  и  поросшая  травой.  Мех  рыжих  вересков  покрывал  его спину;
оголенные  его  бедра  отвесно падали в море. Терпкий зной накалял камень. С
конечной  точки  моего  пути  раскрывался  вид  на  часть  острова. Она была
продолговата, лишена деревьев, ужасала пустынностью своих мхов на шерсть, из
под которых проступали лбы камней - костяк ее бурой наготы.
     Солнце  село,  багрянея, весь остров стал сиреневым, как бы обветшав во
внезапной  осени  сумерек.  Но  морю скользили кое где возвращающиеся лодки.
Землисто-желтые паруса были похожи на увядшие листья - единственные, которые
ветер  носил  вокруг  этого  острова,  лишенного  деревьев,  где  я невольно
спрашивал  себя,  с  какой, собственно, целью отправил меня государь, и где,
благодаря  скуке,  которую  я уже начал испытывать, раздражение его для меня
обращалось в мщение.
     Паруса  цвета охры все еще скитались по лиловатому морю. Геральдические
облака  покрывали  гербами  небо;  баркасы  вошли  в  порт во время, когда я
спустился;  гостиница  моя  выходила  на набережную, и вечером, поднявшись в
свою  комнату,  я  слышал,  как  они,  пленные  в гавани, глухо жаловались и
терлись канатами своих якорей.

     Когда  я  проснулся  на следующий день, небо было серо и плотно; резкий
ветер  вытягивал  бегущие облака; зеленоватое море белело пеной, натиск волн