руки  из гибких прутьев .были удобны для игры в гримировку, в наряды и позы,
для  переодеваний  в различные костюмы и мундиры, и маленький рост их служил
государю  для  опытов в миниатюре; по ним он регламентировал затем форменную
одежду  солдат,  ливреи лакеев и даже дамские туалеты; он считал себя в этом
весьма искусным, и сам заимствовал иногда кое что от своих кукол, не столько
ради  развлечения, сколько с тайной надеждой вызвать удивление грациозностью
своих переодеваний и изяществом маскарадов.
     Я снова видел его, окруженным своими куклами и настаивающим с упорством
маниака,  соединенным с опытностью дипломата на том к чему он желал склонить
меня.  Временами  он  останавливался  перед  зеркалом, чтобы оправиться, и я
видел  отражение  его беловатого лица и большого носа; полы кафтана задевали
его  но  ногам,  и  он  возвращался  ко  мне,  желая, в конце концов, больше
настоять  на  своем,  чем  убедить  меня  и  правоте своего мнения. Характер
государя  был  мне  достаточно  известен,  чтобы  в  обыкновенных случаях, с
помощью  какой  нибудь  увертки,  ускользнуть  от  насилий его фантазии и от
западней  его настроений, но на этот раз гнев делал его ясновидящим, и ничто
не  могло  отклонить  его  от  задуманного  предприятия, ничто, даже смешные
стороны,  на  которые  я  указывал ему, доведенный до крайности, рискуя этим
вызвать  опасную  вспышку  его  тщеславия.  Все  было напрасно, и по легкому
дрожанию  его и по нехорошему свету его желтых глаз я понял, что кривые пути
привели  меня  к тому перекрестку, откуда расходятся дороги, что легко могут
оказаться дорогами опалы.
     Я  вернулся  домой, чтобы размыслить о трудности моего положения, и все
еще  искал  средства  выйти из неприятного осложнения, когда, на другой день
утром,  мне  принесли  эстафету.  Его  высочество приказал мне собраться, не
медля,  на  остров Кордик, оставить карету на берегу и переправиться одному,
чтобы  явиться  в  известное место, где я найду его инструкции. Поборов свою
тревогу,  я  решил  счесть  за  доброе  предзнаменование тот оборот, который
принимали события. Высочайший гнев казался мне слабеющим и я возимел надежду
ускользнуть  от  последствий,  опасаться которых заставляла меня одну минуту
его  чрезмерность;  скучное  путешествие  и в конце какое нибудь дурачество,
которому  я  охотно  подчинюсь,  представлялись мне возможным исходом. Часто
подобные  приключения разрешались таким образом, и на ухо сообщались случаи,
когда  очень  важные  особы  должны  были претерпеть, как наказание злостные
буфонады  государя-маниака,  забавная злопамятность которого удовлетворялась
посмеянием  или  досаждением,  и  я  решил охотно прибавить за свой счет еще
лишний  рассказ  к легендам, делавшим из нашего странного господина тему для
сочинителей романов и рассказчиков новостей. Во всяком случае он принадлежал
гораздо  больше  анекдоту,  чем  истории. Его маленький двор был удивителен.
Падения там были похожи на кувыркания, акробатничество честолюбий соседило с
пируэтами тщеславий.
     Тяжелые  лошади с заплетенными хвостами били копытами о мостовую. Кучер
подбоченился  на  своих  козлах; я сел, дверца хлопнула, колеса завертелись,
карета  миновала ограду. Дворец высился в глубине большой площади, сероватый
в  утреннем  сумраке.  Почетный  двор  был  пуст.  За  стеклом одного окна в
северном  крыле,  где находились личные апартаменты государя, я заметил его,
наблюдавшего  за  моим  отъездом,  приподняв  рукой  занавеску,  которую  он
опустил, когда я проезжал.
     Дорога  мчалась,  дерево  за  деревом, межа за межой, город за городом.
Почтовые  станции  чередовались  с  гостиницами;  звенели  сводчатые  мосты;