Что?! На волю не хочу ли?
                        Хочешь воли - ты сказал?
                        Мне? Да волю бы вернули?
                        Я? Да снова б вольный стал?

                        Можешь? Можешь? - Неподвижен.
                        Можешь ты? - Молчанья знак.
                        Где он? - Серый свод принижен.
                        Со стены струится мрак {182}.
                               ("Дикая воля", 1908, с. 53 сл.)

     Городецкий не гипнотизирует и не колдует, но эти строчки заставляют нас
что-то переживать.
     Это - самая настоящая поэзия.
     Но, господи, как мы развились за последние годы - с  того  майковского,
помните, -

                  Я одна, вся дрожу, распустилась коса...
                  Я не знаю, что было со мною... {183}

     Теперь, по-нашему, уже не так - 10 страниц, да еще  сплошь  заполненные
восьмистопными хореями в одну строчку.
     Это - Сергей Городецкий с большим искусством лирически  решает  вопрос,
была ли с ним Лия или нет, и все сомнения разрешаются так:

           Но одно лишь было верно;
           У меня над лбом печальным (?) волоса вились-свивались,
           Это, знал я, мне давалось лишь любовным единеньем {184}.
                                              ("Дикая воля", с. 181)

                                   
     Последний этап. Кончились  горы  и  буераки;  кончились  Лии,  митинги,
шаманы, будуары, Рейны, Майны, тайны, Я большое, Я маленькое, Я  круглое,  Я
острое, Я простое, Я с закорючкой. Мы в рабочей комнате.
     Конечно, слова и здесь все те же, что были там.  Но  дело  в  том,  что
здесь это уже заведомо только слова. В комнату приходит всякий, кто хочет, и
все поэты, кажется, перебывали в ней хоть на день.  Хозяев  здесь  нет,  все
только гости.
     Комнату эту я, впрочем, выдумал - ее в самой пылкой мечте даже нет.  Но
хорошо, если бы она была.
     Декадентство не боялось бы быть там декадентством, а символизм знал  бы
цену своим символам.
     Кажется, что есть и между нашими  лириками  такие,  которые  хотели  бы
именно "комнаты", как чего-то открыто  и  признанно  городского,  декорации,
театра хотя бы, гиньоля, вместо жизни. Передо мной вырисовываются и  силуэты
этих поэтов. Иные уже названы даже. Все это не столько лирики,  как  артисты
поэтического слова. Они его гранят  и  обрамляют.  В  ритме  они  любят  его
гибкость, и что ритмом можно управлять, а в творчестве искание и достижение.